ЗАГАДКА ПОПУЛЯРНОСТИ ЛЮБОВНОЙ ЛИРИКИ АХМАТОВОЙ
Едва ли не сразу после появления первой книги, а после "Четок" и "Белой стаи" в особенности, стали говорить о "загадке Ахматовой". Сам талант был очевидным, но непривычна, а значит, и неясна была его суть, не говоря уже о некоторых действительно загадочных, хотя и побочных свойствах. "Романность", подмеченная критиками, далеко не все объясняла. Как объяснить,
например, пленительное сочетание женственности и хрупкости с той твердостью и отчетливостью рисунка, что свидетельствуют о властности и незаурядной, почти жесткой воле? Сначала хотели эту волю не замечать, она достаточно противоречила "эталону женственности". Вызывало недоуменное восхищение и странное немногословие ее любовной лирики, в которой страсть походила на тишину предгрозья и выражала себя обычно лишь двумя - тремя словами, похожими на зарницы, вспыхивающие за грозно потемневшим горизонтом.
Но если страдание любящей души так неимоверно - до молчания, до потери
речи - замкнуто и обуглено, то почему так огромен, так прекрасен и плени-
тельно достоверен весь окружающий мир?
Дело, очевидно, в том, что, как у любого крупного поэта, ее любовный
роман, развертывавшийся в стихах предреволюционных лет, был шире и многоз-
начнее своих конкретных ситуаций.
В сложной музыке ахматовской лирики, в ее едва мерцающей глубине, в ее
убегающей от глаз мгле, в подпочве, в подсознании постоянно жила и давала
о себе знать особая, пугающая дисгармония, смущавшая саму Ахматову. Она
писала впоследствии в "Поэме без героя", что постоянно слышала непонятный
гул, как бы некое подземное клокотание, сдвиги и трение тех первоначальных
твердых пород, на которых извечно и надежно зиждилась жизнь, но которые
стали терять устойчивость и равновесие.
Самым первым предвестием такого тревожного ощущения было стихотворение
"Первое возвращение" с его образами смертельного сна, савана и погребаль-
ного звона и с общим ощущением резкой и бесповоротной перемены, происшед-
шей в самом воздухе времени.
В любовный роман Ахматовой входила эпоха - она по-своему озвучивала и
переиначивала стихи, вносила в них ноту тревоги и печали, имевших более
широкое значение, чем собственная судьба.
Именно по этой причине любовная лирика Ахматовой с течением времени, в
предреволюционные, а затем и в первые послереволюционные годы, завоевывала
все новые и новые читательские круги и поколения и, не переставая быть
объектом восхищенного внимания тонких ценителей, явно выходила из, каза-
лось бы, предназначенного ей узкого круга читателей. Эта "хрупкая" и "ка-
мерная", как ее обычно называли, лирика женской любви начала вскоре, и ко
всеобщему удивлению, не менее пленительно звучать также и для первых со-
ветских читателей - комиссаров гражданской войны и работниц в красных ко-
сынках. На первых порах столь странное обстоятельство вызывало немалое
смущение - прежде всего среди пролетарских читателей.
Надо сказать, что советская поэзия первых лет Октября и гражданской
войны, занятая грандиозными задачами ниспровержения старого мира, любившая
образы и мотивы, как правило, вселенского, космического масштаба, предпо-
читавшая говорить не столько о человеке, сколько о человечестве или во
всяком случае о массе, была первоначально недостаточно внимательной к мик-
ромиру интимных чувств, относя их в порыве революционного пуританизма к
разряду социально небезопасных буржуазных предрассудков. Из всех возможных
музыкальных инструментов она в те годы отдавала предпочтение ударным.
На этом грохочущем фоне, не признававшем полутонов и оттенков, в со-
седстве с громоподобными маршами и "железными" стихами первых пролетарских
поэтов, любовная лирика Ахматовой, сыгранная на засурденных скрипках,
должна была бы, по всем законам логики, затеряться и бесследно исчез-
нуть...
Но этого не произошло.
Молодые читатели новой, пролетарской, встававшей на социалистический
путь Советской России, работницы и рабфаковцы, красноармейки и красноар-
мейцы - все эти люди, такие далекие и враждебные самому миру, оплаканному
в ахматовских стихах, тем не менее заметили и прочли маленькие, белые,
изящно изданные томики
например, пленительное сочетание женственности и хрупкости с той твердостью и отчетливостью рисунка, что свидетельствуют о властности и незаурядной, почти жесткой воле? Сначала хотели эту волю не замечать, она достаточно противоречила "эталону женственности". Вызывало недоуменное восхищение и странное немногословие ее любовной лирики, в которой страсть походила на тишину предгрозья и выражала себя обычно лишь двумя - тремя словами, похожими на зарницы, вспыхивающие за грозно потемневшим горизонтом.
Но если страдание любящей души так неимоверно - до молчания, до потери
речи - замкнуто и обуглено, то почему так огромен, так прекрасен и плени-
тельно достоверен весь окружающий мир?
Дело, очевидно, в том, что, как у любого крупного поэта, ее любовный
роман, развертывавшийся в стихах предреволюционных лет, был шире и многоз-
начнее своих конкретных ситуаций.
В сложной музыке ахматовской лирики, в ее едва мерцающей глубине, в ее
убегающей от глаз мгле, в подпочве, в подсознании постоянно жила и давала
о себе знать особая, пугающая дисгармония, смущавшая саму Ахматову. Она
писала впоследствии в "Поэме без героя", что постоянно слышала непонятный
гул, как бы некое подземное клокотание, сдвиги и трение тех первоначальных
твердых пород, на которых извечно и надежно зиждилась жизнь, но которые
стали терять устойчивость и равновесие.
Самым первым предвестием такого тревожного ощущения было стихотворение
"Первое возвращение" с его образами смертельного сна, савана и погребаль-
ного звона и с общим ощущением резкой и бесповоротной перемены, происшед-
шей в самом воздухе времени.
В любовный роман Ахматовой входила эпоха - она по-своему озвучивала и
переиначивала стихи, вносила в них ноту тревоги и печали, имевших более
широкое значение, чем собственная судьба.
Именно по этой причине любовная лирика Ахматовой с течением времени, в
предреволюционные, а затем и в первые послереволюционные годы, завоевывала
все новые и новые читательские круги и поколения и, не переставая быть
объектом восхищенного внимания тонких ценителей, явно выходила из, каза-
лось бы, предназначенного ей узкого круга читателей. Эта "хрупкая" и "ка-
мерная", как ее обычно называли, лирика женской любви начала вскоре, и ко
всеобщему удивлению, не менее пленительно звучать также и для первых со-
ветских читателей - комиссаров гражданской войны и работниц в красных ко-
сынках. На первых порах столь странное обстоятельство вызывало немалое
смущение - прежде всего среди пролетарских читателей.
Надо сказать, что советская поэзия первых лет Октября и гражданской
войны, занятая грандиозными задачами ниспровержения старого мира, любившая
образы и мотивы, как правило, вселенского, космического масштаба, предпо-
читавшая говорить не столько о человеке, сколько о человечестве или во
всяком случае о массе, была первоначально недостаточно внимательной к мик-
ромиру интимных чувств, относя их в порыве революционного пуританизма к
разряду социально небезопасных буржуазных предрассудков. Из всех возможных
музыкальных инструментов она в те годы отдавала предпочтение ударным.
На этом грохочущем фоне, не признававшем полутонов и оттенков, в со-
седстве с громоподобными маршами и "железными" стихами первых пролетарских
поэтов, любовная лирика Ахматовой, сыгранная на засурденных скрипках,
должна была бы, по всем законам логики, затеряться и бесследно исчез-
нуть...
Но этого не произошло.
Молодые читатели новой, пролетарской, встававшей на социалистический
путь Советской России, работницы и рабфаковцы, красноармейки и красноар-
мейцы - все эти люди, такие далекие и враждебные самому миру, оплаканному
в ахматовских стихах, тем не менее заметили и прочли маленькие, белые,
изящно изданные томики