Асоян А. А. Судьба "Божественной комедии" Данте в России Глава VI. "... Чтобы не погубить себя идиллиями"

Асоян А. А.: Судьба "Божественной комедии" Данте в России

Глава VI. "... Чтобы не погубить себя идиллиями" ... ЧТОБЫ НЕ ПОГУБИТЬ СЕБЯ ИДИЛЛИЯМИ"

"Источник: svr-lit.)­виях, когда сознание и воля значительной части общества оказались парализованными полицейским режимом. "То, что писал он до 1848 года до смерти Белинского, - с полным основанием замечал о Дружинине С. А. Венгеров, - проник­нуто серьезной мыслью, благородными намерениями и на­писано во всем объеме таланта, то, что писано в годы без­временья, - пошло, мелко и гораздо менее талантливо, то, что, наконец, писано с наступлением новых веяний в русской общественной жизни <...> опять проникнуто серьезной мыслью, по-своему лучшими намерениями и превосходно выражено"7.

Вероятно, Дружинин бы и сам согласился с этим заме­чанием. Он гордился, что в самую тяжелую пору вместе с Некрасовым выносил на своих плечах "Современник", но собственные критические эссе, напечатанные в журнале, оценивал беспристрастно и беспощаднее, чем Венгеров и другие строгие судьи. "Что касается "Писем иногороднего подписчика", - заявлял он в ответ на восторги своей коррес­пондентки Е. Н. Ахматовой, - то вы к ним слишком снисхо­дительны. Это сброд парадоксов, писанный под влиянием дурной или хорошей минуты, склеенный скептическими выходками и дешевою эрудицией, заслуживает столько же веры, как болтовня человека в гостиной, где нужно болтать во что бы то ни стало"8.

Уничижительно отзываясь о своих публикациях, а впро­чем, и о всей тогдашней журналистике, уровень которой ре­зко упал, как говорил Дружинин, ввиду "независящих от редакций обстоятельств"9, он полагал, что в создавшейся ситуации нужно занять выжидательную позицию, чтобы не погубить себя идиллиями и приторностью любовных рома­нов. Зная основные европейские языки, Дружинин дея­тельно занялся иностранной литературой: переводил "ве­ликого" Шекспира, Байрона, писал историко-литературные этюды, эссе, письма об английской словесности, статьи о современной французской критике, рецензии на Ф. Купера, Поля де Кока, Диккенса...10 Редакторские обязанности, которые передал ему издатель "Библиотеки для чтения" О. И. Сенковский, лишь стимулировали подобные занятия. Он считал, что в ситуации повсеместных запрещений редактор журнала должен следить за всем: за направлением цензуры, за вкусами читателей, и если нельзя печатать что-либо о по­литике, он заказывает ряд статей по истории литературы; нельзя рассуждать о политикоэкономистах, - он убеждает своих помощников "составлять биографии Мильтона, Данте, Монтеня и др. писателей, к которым нельзя придраться"11.

Оценивая статьи Дружинина о западноевропейской ли­тературе, С. А. Венгеров отказывал им в самостоятельном историко-литературном значении и считал, что почти все они представляют собой простое изложение двух-трех ориги­нальных сочинений на ту или иную тему12. Об этом же писал и хорошо знавший "источники" английских эссе Дружинина А. В. Старчевский13. И он, и Венгеров задним числом корили автора за компиляцию, но Дружинин никогда и не притязал на роль исследователя. Как верно отмечал сам Венгеров, иностранная словесность была для писателя "прекрасной литературной пищей, удерживающей читателя в крити­ческую эпоху на высоте серьезного вкуса", а самого компи­лятора спасавшей "от опасности погрязнуть в литературной пошлости"14"Источник: svr-lit.)­рищей по таланту между всеми живыми европейскими пи­сателями15.

В этот период, когда, как думал Дружинин, "должно не творить, а готовить материалы для будущего"16"Источник: svr-lit.)­ния писателя и оказался Данте. Итальянский язык Дружи­нин знал достаточно хорошо и, вероятно, читал дантовские сочинения в подлиннике. Осенью 1852 года он писал прия­тельнице за границу: "Хорошо ли вы изучили итальянский язык и можете ли по возвращении подновить мое знание языка через практику?"17. Видимо, интерес Дружинина к итальянскому языку развивался вместе с ростом внимания к Данте и его творчеству. В литературно-критических работах, посвященных русским поэтам, - Пушкину, Козлову, Майкову, - имя знаменитого флорентийца упоминалось писателем довольно часто и по значительным поводам. Например, в статье "А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений" он писал по поводу "Медного всадника": "Смелость, с которою поэт сливает историю своего героя с торжественными эпоха­ми народной истории, беспредельна, изумительна и нова до крайности, между тем как общая идея всего произведения по величию своему принадлежит к тем идеям, какие родятся только в фантазии поэтов, подобных Данте, Шекспиру и Мильтону"18.

Из дантоведческой литературы Дружинину, безусловно, была известна первая биография поэта, задуманная Дж. Боккаччо как введение к "Новой Жизни". В "Письмах иного­роднего подписчика" Дружинин пересказал однажды эпизод, случившийся, по уверению Боккаччо, на улице Вероны, где одна из женщин, увидев Данте, сказала своим собеседницам:

"Посмотрите, вон идет человек, который спускается в ад и возвращается оттуда, когда ему вздумается, и приносит вести о тех, кто там томится". На что другая бесхитростно ответила: "Ты говоришь правду - взгляни, как у него курчавится борода и потемнело лицо от адского пламени и дыма"19.

К этому же эпизоду, творчески переосмысленному, восхо­дит стихотворение Дружинина "Данте в Венеции", не во­шедшее в его "Собрание сочинений" и заслужившее одобре­ние Н. А. Некрасова20:

С змеей в груди, унылый и суровый,

Я шел один по площади торговой,

Был душный день и зной меня томил,

С усилием и медленно ступая,

Я кончил путь, - но вид чужого края

Изгнаннику был тяжек и немил.

Казалось мне, мрачна морей царица,

Ряды дворцов глядели, как гробница.

Бессмысленно бродил народ пустой;

Я изнемог, - и дрогнули колени,

И я присел на храмовой ступени,

Ко мрамору склонившись головой.

Вблизи меня две женщины сидели:

Одна была стара, едва глядели

Ее глаза из-под седых бровей;

У той же - юной и пышноволосой &"Источник: svr-lit.)­жинина, достаточно безучастного к социально-этической проблематике, мотив мщения за попранную справедливость. Появление такой темы трудно объяснить влиянием какой-либо отечественной традиции в толковании судьбы флорен­тийского изгнанника. По-видимому, неожиданный поворот в изображении Данте обязан начитанности Дружинина в английской периодике и восходит к "патриотическим" вер­сиям деятелей Рисорджименто, стремившихся именем ве­ликого поэта освятить борьбу за независимость Италии. Среди них наиболее популярны были эмигрировавшие в Англию У. Фосколо, Дж. Мадзини, Г. Россетти, выступавшие в "Эдинбургском обозрении" и других английских перио­дических изданиях с литературно-критическими статьями и эссе о Данте. В их публикациях, комментариях к "Божест­венной Комедии" судьба поэта, чьи сочинения были запре­щены в родной Италии, трактовалась в свете тираноборчес­ких и антифеодальных настроений. Карбонарии видели в авторе "Монархии" и великой поэмы провозвестника обнов­ления своей родины и непоколебимого борца за справедли­вость. "Данте, - утверждал Уго Фосколо, - принадлежал к людям редкой силы духа, которых не может коснуться на­смешка, которых удары судьбы ожесточают, обостряя врож­денную гордость. Друзьям он внушал не жалость, а уважение, врагам - страх и ненависть, презрение же - никогда. Гнев его был неукротим, месть же была не только потребностью натуры, но и долгом"22"Источник: svr-lit.)"гонителем зла и неукротимым мстителем", указывая на его "железный дух" и величавую гордость: "Он в рубище глядит как царь плененный"23. Еще более знаме­нательным эхом карбонарских воззрений на любимого поэта, в которых его идеи оказывались близкими проблемам итальянского освободительного движения, звучали стихи:

И я сознал, что за мое изгнанье,

За тяжкий труд и тяжкое страданье

Моя мечта к народу перейдет!

"Источник: svr-lit.)­яли и на другие сочинения Дружинина. В рецензии на пе­реводы Дм. Мина он писал: "Только Италия средних веков, Дантова Италия <...> корабль без кормчего в страшную бурю, Италия с Гвельфами и Джибелинами, с остатками римского духа и римских песнопений, с ее вечной красотой и кровавыми преданиями, с ее легендами и поэтическою де­йствительностью, могла создать этого сумрачного человека во францисканском одеянии, опоясанного веревкой, с лав­ровым венком на изрытом челе! Только посреди Дантовой Италии, так обожаемой и так проклинаемой певцом загроб­ного мира, мог создаться и окрепнуть этот истинный пред­ставитель своего века и несколько веков сряду - этот госу­дарственный муж, боец на поле ратном, непобедимый схо­ластик, гордый изгнанник, учитель будущих поколений, неукротимый мститель-патриот...

"Источник: svr-lit.)"Ко­медии" видел в самой эпохе треченто, которую в статье "Дан­те и его век" Фосколо называл временем "гигантских страс­тей". Статья была опубликована в "Эдинбургском обозрении" за 1818 год и, возможно, была знакома Дружинину. Он мог ее прочесть в домашней библиотеке Сенковского, где храни­лись комплекты "Обозрения" за несколько лет. Обширное книжное собрание издателя "Библиотеки для чтения" всегда было доступно Дружинину благодаря благосклонности и особому доверию к нему хозяина дома. У Сенковского Дру­жинин регулярно пополнял свои знания и набирал материал для статей по английской литературе24 .

"Источник: svr-lit.)­нии образа "своего Данте". Они осовременивали конфликт поэта с Флоренцией, высоко ценили его праведный гнев и уделяли особое внимание героическому звучанию дантовской поэзии. Восторженные отзывы о ней занимали в рецензии Дружинина ничуть не меньше места, чем разбор перевода в "Москвитянине". Дружинин писал о гибкости языка и поэ­тическом такте переводчика, его прекрасном знании специ­альной литературы и все же отмечал, что в терцинах Мина, как и в переводах самых именитых литераторов, нет той "мощной и дивной" поэзии, которую, по его словам, какой-то искушенный читатель сравнил с мечом из литой стали, с мечом, украшенным крупными бриллиантами; нет поэзии, определяемой на всех языках Европы эпитетом особого до­стоинства - da"Источник: svr-lit.)"Как уловить ноту Дантова песнопения? - спрашивал он. - Попробуйте проследить глазами за полетом его фантазии, и ваш дух займется <... > Вот он в минуту гнева, с проклятием в устах - с проклятием или Пизе <... > или генуэзскому на­роду, или всей Италии, что ворочается подобно безнадежному больному на своей горячей постели! Вот хороший ненавист­ник (good hate), хотите вы сказать, но сцена переменилась, и вы видите гордого изгнанника на коленях, рыдающего у ног Беатриче <...> Не тысяча ли людей, с их страстями, муд­ростью и бесконечным опытом жизни, соединились в этом человеке или, скорее, не целое ли поколение держит к нам речь из уст Данта? Вот поэт непереводимый, но не по ме­лочности и не хитросплетению, или просторечию, - а един­ственно по своей громадности"26.

"Источник: svr-lit.)­торую в Чистилище Данте услышал от Одеризи из Губбьо: вождь тосканских гибеллинов и глава Сьенской республики Провенцан Сальвани отличался высокомерием и кичливой гордостью. Он презирал сограждан и оскорблял их. Однажды с ним случилось несчастье: друг Сальвани попал в плен к брату французского короля Людовика IX. И потрясенный бедой гордец вышел на главную площадь Сьены и, как сми­ренный нищий, опустился на колени, моля горожан вместе с ним выкупить пленного приятеля.

Драматизм сюжета увлек Дружинина, и уже в июне 1853 года, то есть всего через несколько дней после выхода ре­цензии, он начал разрабатывать фабулу драмы, которую озаглавил "Дантовым проклятием"27.

Ее предполагаемое содержание он подробно описал в дневнике, оговорив заранее, что все имена, кроме Данте, и все события вымышлены. Дружинин заботился о достоверной передаче духа и колорита эпохи. Перед реализацией своего замысла он намеревался погрузиться в изучение средневе­ковой Италии28. Впрочем, и в предваряющем драму очерке особенности позднего средневековья, - междоусобица горо­дов, борьба гвельфов и гибеллинов, своеволие грандов и по­стоянные столкновения пополанов с феодальными синьо­рами, - были описаны со знанием исторических и бытовых реалий. Феррара, изображенная в очерке, напоминала дей­ствительную синьорию времен тирана Обиццо д'Эсте, ко­торый за свои грехи оказался в Дантовом аду, в кровавом кипятке Флегетона (см.: "Ад", 111-112). С заботой о колорите эпохи был связан и тщательный подбор имен действующих лиц. Дружинин искал, выбирал, примеривал, вносил изме­нения в список персонажей. Некоторые из них перекочевали в его драму из "Комедии".

А Угуччионе ди Малатеста, отец героини драмы, унасле­довал свою фамилию от Джанчотто Малатесты, жестокого и уродливого мужа дантовской Франчески. Увлекшись, Дру­жинин чуть было не породнил одного из своих героев, бравого кондотьера Гвидо с... Беатриче ди Портинари. Он хотел представить наемного воина сыном возлюбленной поэта, но вовремя отказался от своего намерения: родственные связи капитана Гвидо с Беатриче должны были повлечь нежела­тельные авантюрные моменты в развитии драмы. Они бы неминуемо принизили образ "неукротимого мстителя", ка­ким рисовался Дружинину суровый Данте. Изображая поэта, автор порой пополнял его речь стихами "Комедии". Так, в ответ на мольбу стариков Феррары примирить враждующих сограждан, Данте произносил пространный монолог, где почти цитировал стихи из "Чистилища"; он восклицал:

Не гордая окрестных стран царица!

Разврата дом, презренная блудница,

Италия, несчастная страна!

В очерке Дружинина поэт оказывался в центре остро­социальных конфликтов. Явившись в Феррару, он заступа­ется за пополанов и велит тирану Угуччионе ди Малатесте пресечь бесчинства кондотьеров, которые избивают людей, не желающих поддерживать поход Малатесты на соседнюю Флоренцию. Тиран приказывает убить гордого, дерзкого пришельца. И тогда Данте, облаченный в рубище, прокли­нает знатного гранда, назвав себя. Услышав имя поэта, кон­дотьеры, изумленные, отворачиваются от него.

Дальнейшее развитие событий приводит Феррару к войне с Флоренцией. Преданный тирану капитан Гвидо попадает в плен. Флорентийцы сообщают Малатесте, что, если он не выплатит им "неслыханно огромной суммы", пленник будет убит. Малатеста в смятении. Он продает все, что у него есть. Но и этого недостаточно для выкупа друга. Подавленный, тиран выходит на площадь и умоляет о помощи. Люди сме­ются над заносчивым грандом. Но сердца феррарцев не зло­памятны. У колен Малатесты все чаще звенят монеты, блес­тят дорогие камни. Вдруг раздаются победные клики. На площадь вбегают Гвидо и Данте. В руках поэта меч и отбитое у флорентийцев знамя. Все ликуют. Данте наклоняется к Малатесте, но тот... мертв. "Натура гордого воина, - замечал Дружинин, - не перенесла унижения, хотя и святого"29.

В этом очерке впервые в русской дантеане личность итальянского поэта обращена к читателю граждански дея­тельной стороной. Поэт предстал не просто страждущим из­гнанником или певцом справедливости, каким изображали его, например, декабристы, а решительным и темпера­ментным участником бурных событий: он восстает против войны и произвола феодалов, отводит беду от Флоренции, а затем от Феррары и сравнивает свою любовь к Италии со страстью к непотребной женщине: "Утром я тебя ненавижу, во мраке ночи я жажду твоих лобзаний"30. Вероятно, эта фраза навеяна строчками из комментария Уго Фосколо к "Божественной Комедии", опубликованного в 1842 году в Лондоне. "Что Данте не любил Италию, - писал Фосколо, - кто может сказать это? Но он был вынужден, как все, кто любил ее когда-то или будет любить, бичевать ее, обнажая все ее язвы"31.

Было бы непростительно не обратить внимание на угол зрения, избранный Дружининым в очерке о Данте. Возмож­но, его увлеченность показом политической активности средневекового поэта была своеобразной компенсацией за собственное безразличие к общественной проблематике, ко­торое он волей или неволей проявлял на поприще оте­чественной литературы. "Пока писать не о чем, - записывал в дневник Дружинин, - сохраним же для грядущих поколений грубый и неразработанный очерк драмы "Дантово прокля­тие"32. "Для грядущих поколений..." - в этом слышен почти похоронный звон по невостребованным замыслам писателя, который безвременьем был обречен на журнальный подряд и "увеселительные путешествия Ивана Чернокнижникова", развлекающего скучающую публику.

"Неразработанный" очерк занимал в дружининском дневнике около десяти страниц большого формата. Автор работал над ним с различными перерывами почти месяц. Его записи датированы четырьмя числами: от 25 июня до 23 июля 1853 года. Драма обещала стать большой. К сожалению, она была только начата. Из трех предполагаемых актов Дружи­нин написал лишь два явления первого действия. Всей пьесе предпосылался эпиграф: "И он спасен, - за то, что один раз для спасения друга дрожал всеми членами". Дант. "Paradise" *

(* "Рай) (итал.).33 В действительности эти вольно переведенные строки принадлежат одиннадцатой песне "Чистилища". Ошибка знаменательная! Как ни парадоксально, именно она свидетельствует о незаурядном знакомстве Дружинина с текстом "Комедии", ибо мудрено спутать "Рай" с "Чистили­щем", если текст не цитируется по памяти.

Круг персонажей в драме, по сравнению с очерком, был заметно расширен. Он увеличился почти втрое. В результате исчезла некоторая камерность сценического действия. Но самое важное, что список персонажей пополнился лицами разных социальных слоев, среди них оказались синдики, судьи, мясники и ремесленники. В первом явлении события выстраивались вокруг кузнеца Уго. Судя по его монологам, социальный пафос драмы в ее художественном воплощении должен был, несомненно, усилиться. Негодуя против похода на Флоренцию, кузнец восклицал:

"Источник: svr-lit.) должны!... 34

Как известно, средневековый город Италии представлял собой довольно сложный государственный организм. Внутри городской коммуны существовал конгломерат группировок, ассоциаций рыцарства, купечества, объединений старших и младших цехов. В драме Дружинина эта характерная особен­ность средневековой жизни проявлялась уже в самом начале действия. Кузнеца, предводителя городского плебса, грубо обрывал служащий ратуши:

Молчи, буян!

Молчи, войну благословлять вам должно,

Покуда будет флорентийцев драть

Наш старый волк - Феррара отдохнет.

"Источник: svr-lit.)­водилась столкновению пополанов с Угуччионе, противо­поставившему себя коммуне и ее властям. В свете этой кол­лизии социальная направленность образа Данте усилива­лась, становилась еще более заметной, чем в предвари­тельном наброске драмы.

Другой незавершенной работой Дружинина о Данте стала статья о "романе <...> "Новая Жизнь"35. Вероятно, она была задумана с очень скромной целью популяризации "малоизвестного", как отмечал Дружинин, сочинения, заслуживаю­щего, по его мнению, "высочайших похвал"36"Источник: svr-lit.)­довал на какие-либо оригинальные наблюдения, тем не менее его статья могла стать первой в России монографической работой об одном из ранних произведений поэта, которое сошло с типографского станка позже, чем "Пир" и "Комедия". Первопечатный текст "Новой Жизни" датирован 1576 годом. На русский язык его перевели лишь в конце XIX столетия, и потому особенно жаль, что замысел Дружинина и на этот раз оказался неосуществленным. Рукопись была оставлена им на шестой странице.

"Новая Жизнь" рассматривалась в этой статье как психо­логический роман, как "История любви", которую, по словам Дружинина, нельзя читать без глубокого душевного потря­сения37. Он мало интересовался аллегорическим смыслом образа Беатриче и, подобно Боккаччо, не сомневался в до­стоверности реального существования возлюбленной Данте. Дружинин сравнивал рано возникшую привязанность поэта к Беатриче с любовью Попа и Байрона, один из которых влюбился в двенадцать, а другой в семь лет. Такое "преждев­ременное" любовное чувство было, по мнению Дружинина, свидетельством исключительности и страстности натуры. Силой страсти, напряженностью любовных переживаний объяснял он и галлюцинации Данте. Их мистическое толко­вание не принималось Дружининым во внимание. В его представлении платоническая любовь Данте одухотворялась не обожением, а обожением. Даже и здесь, как и в прежних работах, мир великого тосканца открывался русскому писа­телю своей чувственно-деятельной, а не умозрительной сто­роной.

Статья о "Новой Жизни" была последней пробой дружининского пера на дантовскую тему. Он был дилетантом в дантологии, его взгляды на творчество и судьбу поэта скла­дывались в явной зависимости от английских публикаций итальянских эмигрантов, но именно поэтому его рецензии и эссе о Данте дополняли русские представления неизвест­ными ранее воззрениями.