Проза Юрия Трифонова
Нравственная слепота, равнодушие к историческому опыту приводят к тяжелейшим последствиям. Весной 1919 г. в. ответ на красный террор и "расказачивание" поднимается кровавое восстание казачьих станиц. История казачества, помнить о которой в отчаянии призывает учитель Слабосердов, пытаясь спасти сыновей от террора и предотвратить неминуемое восстание, тоже уходит в глубь веков. Именно там причины событий, разворачивающихся теперь.
Поведение комиссаров, проводящих в жизнь директиву о "расказачивании", потрясает человека, способного предвидеть события. Шура Данилов восклицает: "Почему же вы не видите, проклятые дураки, того, что будет завтра?" В горячечном бреду он без конца повторяет фамилию Слабосердова, умоляя не убивать старика.
Спустя много лет с ужасом читает об этом Павел Евграфович Летунов, с ужасом вспоминает ссылки Шигонцева на эпоху Великой французской революции: "Не надо бояться крови! Молоко служит пропитанием для детей, а кровь есть пища для детей свободы, говорил депутат Жюльен", - и слова Браславского: "По этому хутору я пройду Карфагеном".
"Ничего нельзя сделать. Можно убить миллион человек, свергнуть царя, устроить великую революцию, но нельзя спасти одного человека" - эти мысли Павлика Летунова у постели умирающей матери в январе 1918г. ставят важнейший в идейном мире романа вопрос о цене человеческой жизни, о том, есть ли у кого-нибудь право ею распоряжаться.
Равнодушие к истории, к старости человеческой, недопонимание, духовная незрелость - вот что тревожит Трифонова в современниках. "Леса горят за Москвой. Торф горит. Как в летописи: и бысть в то лето сушь великая..." - рассуждает сын Летунова Руслан. Однако живая история - старик с его богатейшей памятью, кипами документов и жадным, молодым интересом к прошлому - вызывает скрытое раздражение и насмешки.
В повествовании одновременно существуют несколько временных слоев. Вспоминающий о своем революционном прошлом старик живет как бы двойной жизнью: настоящей, которая протекала во времена его молодости, и призрачной, которая протекает сейчас; время от времени он вынужден возвращаться к заботам и конфликтам насущного дня, к спорам и неудачам детей.
Неожиданное, иногда обескураживающее переключение с одного временного пласта на другой, столкновение бесконечно далеких друг от друга событий наводит на мысль о том, что все укоренено в прошлом: и неудачи сына, и сегодняшняя мучительная для старика необходимость разговаривать с Приходько о дачном домике Аграфены, умершей и не оставивший наследников.
Лето 1972 г. - настоящее время романа, отмеченно пристальным вниманием Трифонова в "Доме на набережной" и "Нетерпении". В романе "Старик" небывало жаркое лето с горящими в Подмосковье лесами и торфяными болотами обретает черты конца света. В сознании Павла Евграфовича Летунова невыносимая жара и духота вызывают воспоминания о горящих Сальских степях 1921 г., о молодости, пылающей в огне гражданской войны, о революционном апокалипсисе, в котором помнятся ему странные и поразительные слова помешанного от горя семинариста: "Ты пойми, имя сей звезде - полынь.... И вода стала, как полынь, и люди помирают от горечи..."
Тема сталинского террора входит в роман с образом Сани Изварина. Детское восприятие трагедии одной семьи соединяется с символическим образом гибели, исчезновения людей в дачном поселке "Буревестник": "Это было гиблое место... Несмотря на все его прелести. Потому что тут странным образом гибли люди: некоторые тонули в реке во время ночных купаний, других сражала внезапная болезнь, а кое-кто сводил счеты с жизнью на чердаках своих дач". Образ песчаного берега, обваливающегося в реку "с тихим шумом и вдруг", заставляет вспомнить евангельское: "Кто построил дом свой на песке..." Непрочность и беззащитность детского дачного рая в художественном мире Трифонова сродни внешне незыблемому, но внутренне подверженному тысяче смертей Дому на набережной.
В романе "Старик" дачный поселок гибнет в буквальном смысле: на месте дач будет построен пансионат. Так - ничем - завершается соперничество претендентов на домик Аграфены (когда-то дом Извариных), стоившее стольких душевных сил и энергии героям романа.
В каждом из произведений Трифонова так или иначе затрагиваются следующие временные пласты: революция и гражданская война, сталинский террор 1930-х годов; военная Москва 1941 г.; 1940- 1950-е годы, в атмосфере которых прошла молодость писателя; современность - 1960- 1970-е годы.
Последний роман "Время и место" вбирает в себя все эти временные слои. "Я давно уже хотел написать книгу, которая состояла бы из отдельных произведений: новелл, коротких рассказов, эссе и т.д. Но это должен быть не сборник, а единое целое. Скорее всего, роман. У меня было даже обозначение для такого рода книги: "пунктир"... Каждая глава романа "Время и место" - новелла, которая может существовать отдельно, автономно, но одновременно все главы связаны друг с другом. Они соединены не только образами романа, но и временной цепочкой".
И действительно, между отдельными историями, рассказанными в каждой главе, зияют пустоты длиною в годы и десятилетия. В этих пустотах и разрывах - целая жизнь, дорисовать течение которой - задача читателя.
Все главы объединены общими героями: Саня Антипов - писатель Антипов, писатель Киянов, Мирон, Наташа, Виктуар Котов и многие другие. Каждое описанное событие требует от них решения, которое дается им нелегко. Писателем схвачены узловые моменты жизни. Например, от поведения Антипова зависит развязка в истории с Двойниковым. Перед читателем высвечиваются "болевые" точки памяти: "исчезновение" отца Антипова ("Пляжи тридцатых годов"), возвращение матери Антипова ("Тверской бульвар-I"), первая любовь и первая публикация ("Тверской бульвар-П"), испытания военных лет ("Якиманка", "Переулок за Белорусским вокзалом"), новая, последняя встреча с Наташей ("Тверской бульвар-Ill") и т.д.
Каждый раз требуется максимальное душевное усилие, чтобы преодолеть "синдром Никифорова", о котором пишет роман писатель Антипов, - страх увидеть свое время и место.
Время протекает сквозь частную жизнь, разламывая ее. Люди с трудом преодолевают (если могут преодолеть) эти разломы: мать Антипова и сестра Люда, Киянов и Тетерин, Антипов и Таня. Разделены непониманием даже "двойники" - Антипов и "я". И все же страдание и сострадание становится стержнем человеческой жизни и литературы. В финале романа все образы, судьбы и истории сливаются в судьбу целого поколения: "Москва окружает нас, как лес. Мы пересекли его. Все остальное не имеет значения".
В последнем своем произведении "Опрокинутый дом" Трифонов отбрасывает все литературные маски и говорит с читателем от первого лица о собственной судьбе. Цикл посвящен заграничным поездкам писателя. Сквозь впечатления этих поездок проглядывают иные места и времена. Один из таких эпизодов - воспоминание об отзыве редактора на рассказы Трифонова: "Все какие-то вечные темы". Однако то, что когда-то казалось молодому автору катастрофой (рассказы не приняли к публикации), через много лет осознается как знак качества, как пророчество долгой жизни Ю. Трифонова в литературе.
Поведение комиссаров, проводящих в жизнь директиву о "расказачивании", потрясает человека, способного предвидеть события. Шура Данилов восклицает: "Почему же вы не видите, проклятые дураки, того, что будет завтра?" В горячечном бреду он без конца повторяет фамилию Слабосердова, умоляя не убивать старика.
Спустя много лет с ужасом читает об этом Павел Евграфович Летунов, с ужасом вспоминает ссылки Шигонцева на эпоху Великой французской революции: "Не надо бояться крови! Молоко служит пропитанием для детей, а кровь есть пища для детей свободы, говорил депутат Жюльен", - и слова Браславского: "По этому хутору я пройду Карфагеном".
"Ничего нельзя сделать. Можно убить миллион человек, свергнуть царя, устроить великую революцию, но нельзя спасти одного человека" - эти мысли Павлика Летунова у постели умирающей матери в январе 1918г. ставят важнейший в идейном мире романа вопрос о цене человеческой жизни, о том, есть ли у кого-нибудь право ею распоряжаться.
Равнодушие к истории, к старости человеческой, недопонимание, духовная незрелость - вот что тревожит Трифонова в современниках. "Леса горят за Москвой. Торф горит. Как в летописи: и бысть в то лето сушь великая..." - рассуждает сын Летунова Руслан. Однако живая история - старик с его богатейшей памятью, кипами документов и жадным, молодым интересом к прошлому - вызывает скрытое раздражение и насмешки.
В повествовании одновременно существуют несколько временных слоев. Вспоминающий о своем революционном прошлом старик живет как бы двойной жизнью: настоящей, которая протекала во времена его молодости, и призрачной, которая протекает сейчас; время от времени он вынужден возвращаться к заботам и конфликтам насущного дня, к спорам и неудачам детей.
Неожиданное, иногда обескураживающее переключение с одного временного пласта на другой, столкновение бесконечно далеких друг от друга событий наводит на мысль о том, что все укоренено в прошлом: и неудачи сына, и сегодняшняя мучительная для старика необходимость разговаривать с Приходько о дачном домике Аграфены, умершей и не оставивший наследников.
Лето 1972 г. - настоящее время романа, отмеченно пристальным вниманием Трифонова в "Доме на набережной" и "Нетерпении". В романе "Старик" небывало жаркое лето с горящими в Подмосковье лесами и торфяными болотами обретает черты конца света. В сознании Павла Евграфовича Летунова невыносимая жара и духота вызывают воспоминания о горящих Сальских степях 1921 г., о молодости, пылающей в огне гражданской войны, о революционном апокалипсисе, в котором помнятся ему странные и поразительные слова помешанного от горя семинариста: "Ты пойми, имя сей звезде - полынь.... И вода стала, как полынь, и люди помирают от горечи..."
Тема сталинского террора входит в роман с образом Сани Изварина. Детское восприятие трагедии одной семьи соединяется с символическим образом гибели, исчезновения людей в дачном поселке "Буревестник": "Это было гиблое место... Несмотря на все его прелести. Потому что тут странным образом гибли люди: некоторые тонули в реке во время ночных купаний, других сражала внезапная болезнь, а кое-кто сводил счеты с жизнью на чердаках своих дач". Образ песчаного берега, обваливающегося в реку "с тихим шумом и вдруг", заставляет вспомнить евангельское: "Кто построил дом свой на песке..." Непрочность и беззащитность детского дачного рая в художественном мире Трифонова сродни внешне незыблемому, но внутренне подверженному тысяче смертей Дому на набережной.
В романе "Старик" дачный поселок гибнет в буквальном смысле: на месте дач будет построен пансионат. Так - ничем - завершается соперничество претендентов на домик Аграфены (когда-то дом Извариных), стоившее стольких душевных сил и энергии героям романа.
В каждом из произведений Трифонова так или иначе затрагиваются следующие временные пласты: революция и гражданская война, сталинский террор 1930-х годов; военная Москва 1941 г.; 1940- 1950-е годы, в атмосфере которых прошла молодость писателя; современность - 1960- 1970-е годы.
Последний роман "Время и место" вбирает в себя все эти временные слои. "Я давно уже хотел написать книгу, которая состояла бы из отдельных произведений: новелл, коротких рассказов, эссе и т.д. Но это должен быть не сборник, а единое целое. Скорее всего, роман. У меня было даже обозначение для такого рода книги: "пунктир"... Каждая глава романа "Время и место" - новелла, которая может существовать отдельно, автономно, но одновременно все главы связаны друг с другом. Они соединены не только образами романа, но и временной цепочкой".
И действительно, между отдельными историями, рассказанными в каждой главе, зияют пустоты длиною в годы и десятилетия. В этих пустотах и разрывах - целая жизнь, дорисовать течение которой - задача читателя.
Все главы объединены общими героями: Саня Антипов - писатель Антипов, писатель Киянов, Мирон, Наташа, Виктуар Котов и многие другие. Каждое описанное событие требует от них решения, которое дается им нелегко. Писателем схвачены узловые моменты жизни. Например, от поведения Антипова зависит развязка в истории с Двойниковым. Перед читателем высвечиваются "болевые" точки памяти: "исчезновение" отца Антипова ("Пляжи тридцатых годов"), возвращение матери Антипова ("Тверской бульвар-I"), первая любовь и первая публикация ("Тверской бульвар-П"), испытания военных лет ("Якиманка", "Переулок за Белорусским вокзалом"), новая, последняя встреча с Наташей ("Тверской бульвар-Ill") и т.д.
Каждый раз требуется максимальное душевное усилие, чтобы преодолеть "синдром Никифорова", о котором пишет роман писатель Антипов, - страх увидеть свое время и место.
Время протекает сквозь частную жизнь, разламывая ее. Люди с трудом преодолевают (если могут преодолеть) эти разломы: мать Антипова и сестра Люда, Киянов и Тетерин, Антипов и Таня. Разделены непониманием даже "двойники" - Антипов и "я". И все же страдание и сострадание становится стержнем человеческой жизни и литературы. В финале романа все образы, судьбы и истории сливаются в судьбу целого поколения: "Москва окружает нас, как лес. Мы пересекли его. Все остальное не имеет значения".
В последнем своем произведении "Опрокинутый дом" Трифонов отбрасывает все литературные маски и говорит с читателем от первого лица о собственной судьбе. Цикл посвящен заграничным поездкам писателя. Сквозь впечатления этих поездок проглядывают иные места и времена. Один из таких эпизодов - воспоминание об отзыве редактора на рассказы Трифонова: "Все какие-то вечные темы". Однако то, что когда-то казалось молодому автору катастрофой (рассказы не приняли к публикации), через много лет осознается как знак качества, как пророчество долгой жизни Ю. Трифонова в литературе.