Учителю - о материале повести Гоголя «Невский проспект». Часть вторая
Действующими авторскими экспресемами являются и относительные и качественные прилагательные: „один показывает щегольской костюм с лучшим бобром, другой - греческий прекрасный нос, третий несет превосходные бакенбарды, четвертая – пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку, пятый - перстень с талисманом на щегольском мизинце, шестая - ножку в очаровательном башмачке, седьмой - галстук, возбуждающий удивление, восьмой - усы, повергающие в изумление". В структуре первого субтекста общая символичность является внутренней формой метонимичного контекста. В конкретном виде метонимичная экспрессия в описании Невского проспекта и его жителей реализуется через использование семантико-эстетичных возможностей синекдохи (выявление целого через его часть): „вы здесь встретите бакенбарды, единственные, пропущенные с необыкновенным и изумительным искусством под галстук, бакенбарды бархатные, атласные, черные как уголь, но, увы, принадлежащие только иностранной коллегии", „здесь вы встретите усы, чудесные, никаким пером, никакой кистью не изобразимые, которым посвящена лучшая половина жизни" и т.п.
Развернутый в количественном плане метонимичный ряд („бакенбарды, усы, шляпки, платья, платки, талии, улыбки") в обще символическом контексте первого субтекста завершается качественной метафорической характеристикой объектов эстетичной экспликации: „кажется, как будто целое море мотыльков „поднялось вдруг со стеблей и волнуется блестящей тучей над черными жуками мужского пола". В первому субтексте важную роль сыграет и небольшое количество собственных названий. Всего в этой части их упоминается тринадцать, причем одиннадцать из них в одиночном употреблении. Больше всего собственных названий в названиях улиц и районов Петербурга. Эти поэтические номинации активные в преамбуле субтекста, где подается показательно-экзальтированная характеристика Невского проспекта: „кажется, человек, встреченный на Невском проспекте, менее эгоист нежели в Морской, Гороховой, Литейной, Мещанской и других улицах...", „здесь житель Петербуржской или Выборгской стороны, несколько лет не бывавший у своего приятеля на Песках или в Московской, может быть уверен, что встретится с им непременно".
Известный художественный прием можно отследить в первому субтексте, обратившись к толкованию функционального значения поэтонимов „джонсы" и „коки". Форма множественного числа собственных имен указывает на наличие в конкретном референте определенных свойств, которые могут быть у какого-то сообщества людей. Поэтонимы „джонсы", „коки", как и „егорки", „германы", определяют определенные национальные черты, становятся своеобразными ономастическими клише, которые характеризуют в обобщенном виде конкретное национальное сообщество людей. Ключевыми сквозными номинациями являются поэтонимы „невский проспект" и „петербург", функциональная значимость которых отмечена на текстовом уровне через повторы: поэтическая номинация „невский проспект" повторяется в этой части произведения 34 раза, а „петербург" - три. Активность указанных поэтонимов обусловлена их видным местом в организации как реального текста, так и ирреального (символического внутреннего монолога Гоголя).
Особая функциональная важность поэтонимов „невский проспект" подчеркнута и через актуализацию его в заголовке, который является одним из сильнейших мест любого текста. По определению Ю. Лотмана, текст и заголовок, с одной стороны, могут рассматриваться как два самостоятельных текста, с другой – как два подтекста одного текста. Именно поэтоним „невский проспект" является точкой отсчета не только реальных текстов, а и „петербургского текста", он сыграет ключевую роль в текстовом мире Гоголя. Второй и третий субтексты повести „невский проспект" организуются как художественные рассказы о странных приключениях двух главных, кроме Невского проспекта, героев – Пискарева и Пирогова. Рассказам о приключениях молодых мужчин передует диалог, в котором через реплики персонажей подается их прямая авторская характеристика.
Язык поручика Пирогова является стилистически сниженной структурой. Особую ассоциативно-характеризующую значимость в репликах Пирогова имеют глаголы „стой", „видел?", „говоришь", „говорю", „идешь", „понравилась", „ступай", „прозеваешь", „пойду", которые дают яркое представление о социальном положении и мировоззрении персонажа, ведь глагольный ряд - это лексикон человека, жизнь которого не выходит за пределы военного устава. Активными характеризующими словами в языке поручика являются разговорно-бытовые существительные „блондинка", „брюнетка", „простофиля" и местоимения с разговорной семантикой „я", „тебе", „за ней", „ту", „она". Язык же художника Пискарева отмечен как стилистически возвышенная структура. В качественном и количественном плане в нем существительные и именительные словосочетания доминируют над глаголами. Глагольный ряд представляют всего четыре словоформы „видел", „ходят", „должна быть", „стоит", которые не имеют активной функциональной весомости. Именительный ряд содержит слова и словосочетания с активной внутренней формой: „чудная", „ какие глаза", „положение", "чудеса", „знатная дама".
Такие книжно-фразеологические языковые единицы артистичной натуры чувствительно контрастируют с языком поручика Пирогова. Это подчеркивается и употреблением безглагольных предложений: „ И какие глаза! Боже, какие глаза! Все положение, и контура, и форма лица - чудеса!". Второй субтекст повести „Невский проспект" (рассказ о судьбе молодого мужчины в фраке после судьбоносной встречи с прекрасной незнакомкой) имеет осложненную композиционно-словесную организацию. В этой части произведения автор-творец часто перевоплощается в своего героя, надевая его языковую маску, и потому рассказ о приключениях Пискарева во многих местах подается в форме прямого языка, который активно чередуется со вставками в виде авторского монологического слова и небольших диалогов героев.
В авторском эстетичном определении петербургский художник - ирреальная субстанция в городе, где все или чиновники, или купцы, или мастера-немцы. Художник, как воплощение исключительной духовности, не принадлежит к доминирующему в Петербурге классу. Эти языковые ряды актуализируют авторский смысл, сущность которого - в трагической обреченности жизни художника в чиновничье-купеческом, рационально-меркантильном городе. В структуре второго субтекста словесно образными единицами являются такие языковые единицы:
а) с положительной семантикой: „мысль, существо, чувство, грезы, воспоминание, вдохновение, божество, святыня, трепет, блаженство, страсть, любовь, обет, жизнь";
б) с отрицательной мотивированностью: „беспорядок, принуждение, разврат, наглость, жалость, безобразное, пребывания"и т.п..
Эти контрастные лексические ряды составляют языковое единство, которое можно назвать высшей словесной структурой, или высшим стилистическим рядом. Именно он и определяет язык героя, характеризует Пискарева как возвышенную натуру и вместе с тем дает автору возможность вести художественный рассказ от лица героя. Третий субтекст повести - рассказ о приключениях офицера Пирогова. Эта часть произведения в композиционно-языковом плане организована в жанре водевиля или фарса и пронизана иронией. Ее уже можно ощутить в авторском монологическом слове, в котором изображаются в комической форме главные персонажи субтекста. Например: „перед ним сидел Шиллер - не тот Шиллер, который написал „Вильгельма Телля" и „Историю Тридцатилетней войны", но известный Шиллер, жестяных дел мастер на Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман - не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера. Шиллер был пьян и сидел на стуле, топая ногами и говоря что-то с жаром...
Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос и подняв вверх голову, а Гофман держал его за нос двумя пальцами и вертел лезвием своего сапожного ножа по самой его поверхности". Отвечает требованиям лексически сниженного жанра (комедии, фарса, водевиля) и финал истории поручика Пирогова. Молодой офицер, заинтересованный красавицей-белянкой, обесчещенный физически, оскорбленный морально, но от этих неурядиц он не становится самоубийцей или активным мстителем.
И даже в дне своего глубокого унижения он находит „приятное собрание чиновников и офицеров", где с удовлетворением проводит время, отметившись в мазурке, пленив не только дам, но и кавалеров. Конечно, на практике учитель использует только отдельные элементы подобного толкования, поскольку школьный анализ художественных текстов имеет определенные законы, продиктованные дидактическими принципами доступности, учетом уровней литературного развития реципиентов и их общей читательской культурой, владением теоретико-литературными и лингвистическими понятиями. А вот учителю-филологу знать приемы лингвистической поэтики безусловно необходимо.
Развернутый в количественном плане метонимичный ряд („бакенбарды, усы, шляпки, платья, платки, талии, улыбки") в обще символическом контексте первого субтекста завершается качественной метафорической характеристикой объектов эстетичной экспликации: „кажется, как будто целое море мотыльков „поднялось вдруг со стеблей и волнуется блестящей тучей над черными жуками мужского пола". В первому субтексте важную роль сыграет и небольшое количество собственных названий. Всего в этой части их упоминается тринадцать, причем одиннадцать из них в одиночном употреблении. Больше всего собственных названий в названиях улиц и районов Петербурга. Эти поэтические номинации активные в преамбуле субтекста, где подается показательно-экзальтированная характеристика Невского проспекта: „кажется, человек, встреченный на Невском проспекте, менее эгоист нежели в Морской, Гороховой, Литейной, Мещанской и других улицах...", „здесь житель Петербуржской или Выборгской стороны, несколько лет не бывавший у своего приятеля на Песках или в Московской, может быть уверен, что встретится с им непременно".
Известный художественный прием можно отследить в первому субтексте, обратившись к толкованию функционального значения поэтонимов „джонсы" и „коки". Форма множественного числа собственных имен указывает на наличие в конкретном референте определенных свойств, которые могут быть у какого-то сообщества людей. Поэтонимы „джонсы", „коки", как и „егорки", „германы", определяют определенные национальные черты, становятся своеобразными ономастическими клише, которые характеризуют в обобщенном виде конкретное национальное сообщество людей. Ключевыми сквозными номинациями являются поэтонимы „невский проспект" и „петербург", функциональная значимость которых отмечена на текстовом уровне через повторы: поэтическая номинация „невский проспект" повторяется в этой части произведения 34 раза, а „петербург" - три. Активность указанных поэтонимов обусловлена их видным местом в организации как реального текста, так и ирреального (символического внутреннего монолога Гоголя).
Особая функциональная важность поэтонимов „невский проспект" подчеркнута и через актуализацию его в заголовке, который является одним из сильнейших мест любого текста. По определению Ю. Лотмана, текст и заголовок, с одной стороны, могут рассматриваться как два самостоятельных текста, с другой – как два подтекста одного текста. Именно поэтоним „невский проспект" является точкой отсчета не только реальных текстов, а и „петербургского текста", он сыграет ключевую роль в текстовом мире Гоголя. Второй и третий субтексты повести „невский проспект" организуются как художественные рассказы о странных приключениях двух главных, кроме Невского проспекта, героев – Пискарева и Пирогова. Рассказам о приключениях молодых мужчин передует диалог, в котором через реплики персонажей подается их прямая авторская характеристика.
Язык поручика Пирогова является стилистически сниженной структурой. Особую ассоциативно-характеризующую значимость в репликах Пирогова имеют глаголы „стой", „видел?", „говоришь", „говорю", „идешь", „понравилась", „ступай", „прозеваешь", „пойду", которые дают яркое представление о социальном положении и мировоззрении персонажа, ведь глагольный ряд - это лексикон человека, жизнь которого не выходит за пределы военного устава. Активными характеризующими словами в языке поручика являются разговорно-бытовые существительные „блондинка", „брюнетка", „простофиля" и местоимения с разговорной семантикой „я", „тебе", „за ней", „ту", „она". Язык же художника Пискарева отмечен как стилистически возвышенная структура. В качественном и количественном плане в нем существительные и именительные словосочетания доминируют над глаголами. Глагольный ряд представляют всего четыре словоформы „видел", „ходят", „должна быть", „стоит", которые не имеют активной функциональной весомости. Именительный ряд содержит слова и словосочетания с активной внутренней формой: „чудная", „ какие глаза", „положение", "чудеса", „знатная дама".
Такие книжно-фразеологические языковые единицы артистичной натуры чувствительно контрастируют с языком поручика Пирогова. Это подчеркивается и употреблением безглагольных предложений: „ И какие глаза! Боже, какие глаза! Все положение, и контура, и форма лица - чудеса!". Второй субтекст повести „Невский проспект" (рассказ о судьбе молодого мужчины в фраке после судьбоносной встречи с прекрасной незнакомкой) имеет осложненную композиционно-словесную организацию. В этой части произведения автор-творец часто перевоплощается в своего героя, надевая его языковую маску, и потому рассказ о приключениях Пискарева во многих местах подается в форме прямого языка, который активно чередуется со вставками в виде авторского монологического слова и небольших диалогов героев.
В авторском эстетичном определении петербургский художник - ирреальная субстанция в городе, где все или чиновники, или купцы, или мастера-немцы. Художник, как воплощение исключительной духовности, не принадлежит к доминирующему в Петербурге классу. Эти языковые ряды актуализируют авторский смысл, сущность которого - в трагической обреченности жизни художника в чиновничье-купеческом, рационально-меркантильном городе. В структуре второго субтекста словесно образными единицами являются такие языковые единицы:
а) с положительной семантикой: „мысль, существо, чувство, грезы, воспоминание, вдохновение, божество, святыня, трепет, блаженство, страсть, любовь, обет, жизнь";
б) с отрицательной мотивированностью: „беспорядок, принуждение, разврат, наглость, жалость, безобразное, пребывания"и т.п..
Эти контрастные лексические ряды составляют языковое единство, которое можно назвать высшей словесной структурой, или высшим стилистическим рядом. Именно он и определяет язык героя, характеризует Пискарева как возвышенную натуру и вместе с тем дает автору возможность вести художественный рассказ от лица героя. Третий субтекст повести - рассказ о приключениях офицера Пирогова. Эта часть произведения в композиционно-языковом плане организована в жанре водевиля или фарса и пронизана иронией. Ее уже можно ощутить в авторском монологическом слове, в котором изображаются в комической форме главные персонажи субтекста. Например: „перед ним сидел Шиллер - не тот Шиллер, который написал „Вильгельма Телля" и „Историю Тридцатилетней войны", но известный Шиллер, жестяных дел мастер на Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман - не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера. Шиллер был пьян и сидел на стуле, топая ногами и говоря что-то с жаром...
Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос и подняв вверх голову, а Гофман держал его за нос двумя пальцами и вертел лезвием своего сапожного ножа по самой его поверхности". Отвечает требованиям лексически сниженного жанра (комедии, фарса, водевиля) и финал истории поручика Пирогова. Молодой офицер, заинтересованный красавицей-белянкой, обесчещенный физически, оскорбленный морально, но от этих неурядиц он не становится самоубийцей или активным мстителем.
И даже в дне своего глубокого унижения он находит „приятное собрание чиновников и офицеров", где с удовлетворением проводит время, отметившись в мазурке, пленив не только дам, но и кавалеров. Конечно, на практике учитель использует только отдельные элементы подобного толкования, поскольку школьный анализ художественных текстов имеет определенные законы, продиктованные дидактическими принципами доступности, учетом уровней литературного развития реципиентов и их общей читательской культурой, владением теоретико-литературными и лингвистическими понятиями. А вот учителю-филологу знать приемы лингвистической поэтики безусловно необходимо.