Cмысл образа Верховенского-отца
Его «антинигилистические» выступления в защиту естественного пути развития человечества (мысли о вечно великом искусстве Шекспира и Рафаэля близки самому Достоевскому: «Гр-го непременно сделать и блестящим, и симпатичным, и милым, не скрывая нисколько его недостатков» (120). Сын Грановского (Студент) на первоначальной стадии разработки сюжета определенно уподобляется Базарову: «Ст. в городе и в обществе. (Базаров)» (67); «Теории Ст. Вы сделали из нигилиста нечто частное, чтоб отвернуться от явления общего, всесветного и натурального. Вы испугались и отошли назад, уцепившись за бога, искусство и науку. Когда уничтожат бога, наступит новая эра для человечества» (68—69).
Революционный пафос Студента связан с убеждением, что невозможно в корне изменить общественную жизнь путем реформ. Здесь впервые высказываются мысли, которые в записях к «Подростку» будут переданы Васину: «Все эти реформы, и поправки и улучшения — вздор. Чем больше улучшаешь и реформируешь, тем хуже Нужно все разрушить, чтоб поставить повое здание, а подпирать подпорками старое здание — одно безобразие» (78). В беседе с Грановским и княгиней за обедом Студент рассуждает о чувствах а 1а Базаров: «Все это ложь, вся ваша друнгба» (71). Достоевский добавляет: «№. Княгиня слыхала о нигилистах и видала (Писарев), но ей хотелось Базарова и не для того, чтобы спорить или обращать того, а для того, чтоб из его же уст послушать его суждений (об искусстве, о дружбе)» (там же). Подобно Базарову, «с приездом красавицы и проявляется романтическая струя характера Ст.» (77).
Но вскоре близость к Базарову оттесняется в образе Студента сходством с Нечаевым, и имя Нечаева все чаще появляется в тетрадях. Основные черты Нечаева, как они сложились в заметках Достоевского уже к апрелю — маю 1870 г.,— политический авантюризм, цинизм, готовность действовать любыми средствами (включая шпионаж и провокации) вплоть до сделок с консервативной партией и полицией. «ЛВ. Главная идея Нечаева — не оставить камня на камне и что это первее и нужнее всего» (229).
И в записи, сделанной несколько ранее (в феврале): «У него одно: устроить истребление» (107).
Как свидетельствуют рукописи, с самого начала важной проблемой для Достоевского было отношение Верхо-венскогочмладшего к социализму. Грановский упрекает сына: «Ты даже не имеешь извинения в утопии, как 4ернышевский, Добролюбов», и слышит в ответ грубую брань по их адресу, а затем наглое бахвальство: «Мы последние и самые лучшие» (76).
Через несколько месяцев делается очень значительная запись о непримиримых разногласиях между Нечаевым и крестьянскими демократами. В беседе с князем Нечаев заявляет: «В сущности мне наплевать; меня решительно не интересует: свободны или несвободны крестьяне, хорошо или испорчено дело. Вы знаете, чем хуже, тем лучше. Пусть об этом СерноСоловьевичи хлопочут, да ретрограды Чернышевские! —у нас другое» (158).
Успенский (будущий Виргинский), мечтающий о золотом веке, остается недоволен Нечаевым: «Он ждал Нечаева, как неба, он не смеет явно восстать», но поражен его равнодушным ответом, что «главная задача теперь не в том, а что нужно все истребить» (106). Несколько раз в записях подчеркивается неприятие Виргинским преступного пути Нечаева. В романе он произносит знаменитую трагическую фразу: «Это не то, не то! Нет это совсем не то!» (Ср. 243 и 302).
Даже антагонист Нечаева Шатов решительно отделяет его от социалистов: «Социализм — великая идея,— вдруг неожиданно сказал Шатов» (171). Он отвергает сравнение Нечаева с Писаревым: «Писарев был человек умный и благородный,— отрезал вдруг опять неожиданно Шатов, опустив глаза» (там же).
Здесь важно иметь в виду, что, противопоставляя Нечаеву социалистов, Достоевский отнюдь не сочувствует последним. По его убеждению, современный «политический социализм» (см. XI, 135), устремленный к революционному действию, разрушению существующих основ, чреват парадной трагедией. Он создает живительную почву для авантюристов нечаевского толка, не только допускает возможность их появления, но и содействует такой возможности.
Революционный пафос Студента связан с убеждением, что невозможно в корне изменить общественную жизнь путем реформ. Здесь впервые высказываются мысли, которые в записях к «Подростку» будут переданы Васину: «Все эти реформы, и поправки и улучшения — вздор. Чем больше улучшаешь и реформируешь, тем хуже Нужно все разрушить, чтоб поставить повое здание, а подпирать подпорками старое здание — одно безобразие» (78). В беседе с Грановским и княгиней за обедом Студент рассуждает о чувствах а 1а Базаров: «Все это ложь, вся ваша друнгба» (71). Достоевский добавляет: «№. Княгиня слыхала о нигилистах и видала (Писарев), но ей хотелось Базарова и не для того, чтобы спорить или обращать того, а для того, чтоб из его же уст послушать его суждений (об искусстве, о дружбе)» (там же). Подобно Базарову, «с приездом красавицы и проявляется романтическая струя характера Ст.» (77).
Но вскоре близость к Базарову оттесняется в образе Студента сходством с Нечаевым, и имя Нечаева все чаще появляется в тетрадях. Основные черты Нечаева, как они сложились в заметках Достоевского уже к апрелю — маю 1870 г.,— политический авантюризм, цинизм, готовность действовать любыми средствами (включая шпионаж и провокации) вплоть до сделок с консервативной партией и полицией. «ЛВ. Главная идея Нечаева — не оставить камня на камне и что это первее и нужнее всего» (229).
И в записи, сделанной несколько ранее (в феврале): «У него одно: устроить истребление» (107).
Как свидетельствуют рукописи, с самого начала важной проблемой для Достоевского было отношение Верхо-венскогочмладшего к социализму. Грановский упрекает сына: «Ты даже не имеешь извинения в утопии, как 4ернышевский, Добролюбов», и слышит в ответ грубую брань по их адресу, а затем наглое бахвальство: «Мы последние и самые лучшие» (76).
Через несколько месяцев делается очень значительная запись о непримиримых разногласиях между Нечаевым и крестьянскими демократами. В беседе с князем Нечаев заявляет: «В сущности мне наплевать; меня решительно не интересует: свободны или несвободны крестьяне, хорошо или испорчено дело. Вы знаете, чем хуже, тем лучше. Пусть об этом СерноСоловьевичи хлопочут, да ретрограды Чернышевские! —у нас другое» (158).
Успенский (будущий Виргинский), мечтающий о золотом веке, остается недоволен Нечаевым: «Он ждал Нечаева, как неба, он не смеет явно восстать», но поражен его равнодушным ответом, что «главная задача теперь не в том, а что нужно все истребить» (106). Несколько раз в записях подчеркивается неприятие Виргинским преступного пути Нечаева. В романе он произносит знаменитую трагическую фразу: «Это не то, не то! Нет это совсем не то!» (Ср. 243 и 302).
Даже антагонист Нечаева Шатов решительно отделяет его от социалистов: «Социализм — великая идея,— вдруг неожиданно сказал Шатов» (171). Он отвергает сравнение Нечаева с Писаревым: «Писарев был человек умный и благородный,— отрезал вдруг опять неожиданно Шатов, опустив глаза» (там же).
Здесь важно иметь в виду, что, противопоставляя Нечаеву социалистов, Достоевский отнюдь не сочувствует последним. По его убеждению, современный «политический социализм» (см. XI, 135), устремленный к революционному действию, разрушению существующих основ, чреват парадной трагедией. Он создает живительную почву для авантюристов нечаевского толка, не только допускает возможность их появления, но и содействует такой возможности.