Зарождение и развитие литературы средневековья
Варварские народы, получившие после «великого переселения народов» господство в Западной Европе, имели к этому времени свою уже весьма развитую поэзию, послужившую основой позднейшей европейской литературы.
Древнейшей формой поэзии являются трудовые песни, связанные с работой и возникшие из звуков, сопровождающих и регулирующих своим ритмом трудовые процессы, в особенности коллективные. Из трудовых песен развиваются обрядовые, воспроизводящие в мимике и жестах трудовую деятельность человека и другие моменты жизни общественного коллектива, в связи с верой первобытного человека, что символическое воспроизведение желаемого (успех на охоте, победа над врагами, хороший урожай и т. п.) является магическим средством, способствующим его достижению. Соответственно этому, исполнение обрядового действия является не индивидуальным, а коллективным (хоровод), и в нем участвует вся заинтересованная в успехе предприятия община.
Видное место в первобытной хоровой поэзии занимают так называемые календарные песенно-игровые действа, отмечающие поворотные моменты в жизни природы, например наступление весны. С последним моментом тесно связана эротическая тематика весенней обрядовой поэзии, поскольку половой акт символизировал плодородие земли и должен был способствовать урожаю.
В обряде трудовая песня частично освобождается от своей узко утилитарной, технической функции и наполняется идеологическим содержанием, делающим возможным ее дальнейшее художественное развитие.
Теория «первобытного хорового синкретизма» была выдвинута русским ученым акад. А. Н. Веселовским на основе широкого сравнительного изучения исторического, фольклорного и этнографического материала. Согласно этой теории в начале всякого поэтического развития элементы лирики, эпоса и драмы существуют в слитном, еще не обособленном («синкретическом») виде. Хоровая песня-пляска, иногда под аккомпанемент какого-нибудь примитивного инструмента, сопровождается мимикой и телодвижениями, которые в развернутом виде переходят в танец или драматическую игру. Первоначально наиболее устойчивыми и организующими элементами этого художественного действа являются ритм и напев, а сам текст играет второстепенную роль, сводясь к ряду отрывистых, эмоциональных восклицаний, из которых впоследствии разовьется «припев» хороводной песни. Содержание тексту, как и всему описанному синкретическому действу, дает обряд, воспроизводящий различные моменты общественной жизни коллектива. Первобытный хоровой и обрядовый синкретизм типичен для патриархально-родового строя в период его расцвета. [10]
Вместе с началом его разложения и появлением социальной дифференциации в первобытном обществе, приводящей к выделению личности из родового коллектива, происходит и разложение синкретизма. Песня постепенно отделяется от обряда, и начинается дифференциация поэтических жанров. Вместе с тем запевала хора, игравший роль лишь вожака коллективного действа, превращается в профессионального певца и поэта, зарождается понятие личного творчества, хотя и подчиненного коллективно-поэтическим нормам, возникает взгляд на поэзию как на искусство.
Из синкретического действа последовательно выделяются: сначала — лирико-эпическая песня, с содержанием, заимствованным из мифа или легендарного исторического предания, затем — собственно лирическая песня, хоровая или сольная, и позже всего — драма народно-обрядового или культового характера. Однако пережитки первобытного синкретизма еще долго наблюдаются в народной поэзии. До наших дней сохраняется в ней связь с музыкой. Лирико-эпические песни некоторое время еще сопровождаются пантомимой или пляской. Еще устойчивее черты синкретизма в лирике, столь тесно связанной с пляской, музыкой, хоровым началом. Наконец, в драме синкретизм, можно сказать, до сих пор живет полной жизнью, хотя и в существенно изменившихся формах.
Теория первобытного синкретизма и трудовых основ поэзии устанавливает народные корни всей средневековой литературы и вместе с тем освещает основные пути ее развития как в период разложения родового строя, так и в собственно феодальную эпоху. Однако в исторических условиях европейского средневековья процесс этот с самого начала осложняется воздействием двух других названных выше культурно-исторических факторов.
Христианизация народов Европы носила вначале очень поверхностный, формальный характер, сводясь к официальному исповеданию основных догм и соблюдению главнейших обрядов. Однако с течением времени христианское учение глубоко проникло в моральное сознание и быт не только верхушки общества, но и народных масс.
Влияние религии на жизнь усиливалось тем, что в течение V—Х вв., являющихся временем особенной разрухи и анархии, а также и в продолжение следующего пятисотлетия феодального партикуляризма католическая церковь была огромной международной политической и общественной силой. Обладая строгой иерархией и твердо установленным учением, она располагала могущественными средствами пропаганды и все время расширяла свое влияние. Важным средством укрепления католической церковью своего авторитета было то, что в эту эпоху чрезвычайной языковой и диалектной пестроты, сильно мешавшей культурным связям не только между разными странами, но и между областями одного и того же государства, духовенство обладало единым международным языком, официальным и обиходным, — латынью, которую оно объявило «священным» языком, т. е. языком религиозных текстов, церковной письменности и богослужения.
Прелаты были ближайшими советниками и министрами королей и князей, нуждавшихся в них, как в лицах, способных дать идеологическое обоснование их власти. Как говорит Энгельс, церковь «...окружила феодальный строй ореолом божественной благодати»1. В связи с этим находится огромная экономическая сила духовенства, явившаяся результатом бесконечных земельных дарений. Бывали периоды, когда в руках церкви сосредоточивалось до одной трети всей земельной собственности. Церковь обладала своей особой юрисдикцией, своим особым каноническим правом и, образуя нечто вроде «государства в государстве», не признавала над собой и своими «подданными» власти светского суда, хотя сама старалась всячески влиять на него. (1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 22, с. 306.)
На протяжении всего раннего средневековья католическая церковь выдвигает идею теократии, т.е. притязает на высшее управление государством. В основу этой доктрины легло рассуждение одного из виднейших «отцов церкви» Августина (IV—V вв.), изложенное им в трактате «О граде божием». По мнению Августина, существуют два государства: государство «земное», основанное на внешней власти, заботах о мирских делах и т. п., и государство «божие», представляющее собой духовную общину всех людей, верующих и живущих праведно. Второе должно быть нормой и образцом для первого. Конечным выводом из этого являлось требование передачи всей власти «духовным пастырям».
В большинстве случаев теория священников и монахов расходилась с их жизненной практикой, и часто должно было бросаться в глаза резкое несоответствие между претензиями духовенства на духовное руководство и его собственным невежеством, развращенностью и грубостью. Тем не менее, несмотря на пороки духовенства и частые случаи его глубокого невежества, все же по меньшей мере до XIII в. церковь обладала монополией на образование. Энгельс говорит: «Средневековье развилось на совершенно примитивной основе. Оно стерло с лица земли древнюю цивилизацию, древнюю философию, политику и юриспруденцию, чтобы начать во всем с самого начала. Единственным, что оно заимствовало от погибшего древнего мира, было христианство и несколько полуразрушенных, утративших всю свою прежнюю цивилизацию городов. В результате, как это бывает на всех ранних ступенях развития, монополия на интеллектуальное образование досталась попам, и само образование приняло тем самым преимущественно богословский характер» 2. (2 Там же, т. 7, с. 360.)
Единственными очагами образования долгое время оставались монастырские и епископские школы, в которых обучались почти исключительно лица, предназначавшиеся к духовному званию. Круг знаний, который преподавался в них, был чрезвычайно ограничен. В V—VI вв. был окончательно установлен состав дисциплин, которые церковь считала необходимыми для своих целей. [12]
Это был два цикла: тривий, состоявший из грамматики, риторики и диалектики (так называлась в те времена формальная логика), и квадривий — геометрия, арифметика, астрономия и музыка. Однако назначение этих наук было очень специальное. Геометрия включала в себя элементарные знания о фигурах и чертежах, в частности необходимые для «возведения храмов»; арифметика и астрономия в первую очередь обучали способам исчисления дней церковных праздников; музыка сводилась к умению петь или сочинять церковные гимны. Но еще существеннее этого практического ограничения преподаваемых сведений была та общая тенденция, которая вкладывалась в преподавание. Выше всего этого ставились «богооткровенные истины», авторитет «священного писания» и «отцов церкви». Свободное исследование, разум, опыт отрицались как опасный соблазн, путь к заблуждению. Философия объявлялась «служанкой богословия», и если церковное учение оказывалось в противоречии с фактами, то факты без колебания отвергались как иллюзия, как выражение «низшей реальности», которой противопоставлялся мир «высшей реальности», иррациональный мир чудес и благодати. Считалось, что следует именно верить в то, что разум «не вмещает».
Энгельс говорит: «В руках попов политика и юриспруденция, как и все остальные науки, оставались простыми отраслями богословия и к ним были применены те же принципы, которые господствовали в нем. Догматы церкви стали одновременно и политическими аксиомами, а библейские тексты получили во всяком суде силу закона. Даже тогда, когда образовалось особое сословие юристов, юриспруденция еще долгое время оставалась под опекой богословия. А это верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности было в то же время необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя»1. (1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 360-361.)
Уже древнейшие «отцы церкви» — Иероним (IV в.), Августин (IV—V вв.),— односторонне толкуя первоначальное христианское учение, разработали аскетическую доктрину равнодушия к мирским благам и покорности всякой земной власти, поскольку земное существование согласно этой доктрине ничтожно по сравнению с вечной, загробной жизнью. При этом утверждалось, что чем больше человек безропотно страдает в этой жизни, тем больше у него шансов получить вечное блаженство после смерти. Ясно, насколько аристократической верхушке общества было выгодно это учение, прививавшее народным массам слепую покорность и удерживавшее их от восстания.
Однако наряду с этим учением, господствовавшим в средневековой церкви, развивалась и другая доктрина, противоположная аскетической и отвечавшая уравнительным устремлениям всех угнетенных и обездоленных.
Согласно этой доктрине, созвучной неоплатоническим идеям и редко находившей прямое выражение в письменных памятниках и документах, но жившей преимущественно в устной традиции, каждое явление природы есть самораскрытие божества и каждый человек есть «член тела Христова», из чего следует, что весь материальный мир оправдан и что в каждом человеке заключается нечто «священное», делающее последнего бедняка в известном смысле равным королю. Вообще же говоря, эта вторая доктрина постоянно оживает в уравнительных ересях средневековья, в религиозной оболочке ведущих борьбу с феодальным укладом. Ибо, как указывает Энгельс, «...при этих условиях все выраженные в общей форме нападки на феодализм и прежде всего нападки на церковь, все революционные — социальные и политические — доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси. Для того чтобы возможно было нападать на существующие общественные отношения, нужно было сорвать с них ореол святости»1. (1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 261.)
На начальное развитие средневековой литературы католическая церковь оказала огромное влияние. Целый ряд весьма популярных в ранний период литературных жанров — религиозные гимны, духовные стихи, жития святых, парафразы библии и т. п.— церковного происхождения. Внутри церкви зародилась культовая драма. Ранняя историография и различного рода дидактика в значительной степени следуют монастырско-латинским образцам. Христианская легенда ввела в обиход средневековой поэзии огромный международный фонд всякого рода сказаний и мотивов новеллистического характера. Не менее значительно то общее влияние религиозного мышления, которое проявлялось в жанрах, по своему характеру вовсе не религиозных, например религиозные мотивы в героическом эпосе или мистическая концепция любви в некоторых формах рыцарской лирики. Точно так же католическое учение о «двух реальностях», из которых земная якобы является лишь слабым отражением или подобием небесной, лежит в основе распространенного в средневековой поэзии аллегорического, или символического, восприятия действительности. Реакционное влияние церковного спиритуализма тормозило развитие реалистического мышления и подавляло тягу закабаленных народных масс к борьбе за свое освобождение.
Тем не менее отнюдь не следует преувеличивать роль церковного или религиозного элемента в средневековой литературе. Мировоззрение, как широких масс средневековых людей, так и средних слоев их и даже представителей высших классов отнюдь не было сплошь окрашено аскетическим настроением и мыслями о потустороннем. Тот самый дуализм мысли и чувства, который был отмечен выше, позволял совмещать с церковной догмой страстную жажду жизни и любовь к реальной действительности. Подобно тому как в мышлении широких слоев населения наблюдалось «двоеверие», т. е. примесь к христианскому исповеданию старых народноязыческих верований, так и в чувствах людей того времени с искренней религиозностью уживалось самое непосредственное и радостное отношение к жизни. Средневековая литература в целом отнюдь не окутана черным флером и полна ярких красок и жизнерадостности.
О форме и содержании этой поэзии мы можем составить себе лишь весьма приблизительное представление по рассказам античных и затем средневековых латинских историков, на основании анализа древнейших литературных памятников Западной Европы, содержащих следы этой первичной поэзии, а также путем изучения поэтического творчества других народов, переживающих соответствующую ступень развития.
Древнейшей формой поэзии являются трудовые песни, связанные с работой и возникшие из звуков, сопровождающих и регулирующих своим ритмом трудовые процессы, в особенности коллективные. Из трудовых песен развиваются обрядовые, воспроизводящие в мимике и жестах трудовую деятельность человека и другие моменты жизни общественного коллектива, в связи с верой первобытного человека, что символическое воспроизведение желаемого (успех на охоте, победа над врагами, хороший урожай и т. п.) является магическим средством, способствующим его достижению. Соответственно этому, исполнение обрядового действия является не индивидуальным, а коллективным (хоровод), и в нем участвует вся заинтересованная в успехе предприятия община.
Видное место в первобытной хоровой поэзии занимают так называемые календарные песенно-игровые действа, отмечающие поворотные моменты в жизни природы, например наступление весны. С последним моментом тесно связана эротическая тематика весенней обрядовой поэзии, поскольку половой акт символизировал плодородие земли и должен был способствовать урожаю.
В обряде трудовая песня частично освобождается от своей узко утилитарной, технической функции и наполняется идеологическим содержанием, делающим возможным ее дальнейшее художественное развитие.
Теория «первобытного хорового синкретизма» была выдвинута русским ученым акад. А. Н. Веселовским на основе широкого сравнительного изучения исторического, фольклорного и этнографического материала. Согласно этой теории в начале всякого поэтического развития элементы лирики, эпоса и драмы существуют в слитном, еще не обособленном («синкретическом») виде. Хоровая песня-пляска, иногда под аккомпанемент какого-нибудь примитивного инструмента, сопровождается мимикой и телодвижениями, которые в развернутом виде переходят в танец или драматическую игру. Первоначально наиболее устойчивыми и организующими элементами этого художественного действа являются ритм и напев, а сам текст играет второстепенную роль, сводясь к ряду отрывистых, эмоциональных восклицаний, из которых впоследствии разовьется «припев» хороводной песни. Содержание тексту, как и всему описанному синкретическому действу, дает обряд, воспроизводящий различные моменты общественной жизни коллектива. Первобытный хоровой и обрядовый синкретизм типичен для патриархально-родового строя в период его расцвета. [10]
Вместе с началом его разложения и появлением социальной дифференциации в первобытном обществе, приводящей к выделению личности из родового коллектива, происходит и разложение синкретизма. Песня постепенно отделяется от обряда, и начинается дифференциация поэтических жанров. Вместе с тем запевала хора, игравший роль лишь вожака коллективного действа, превращается в профессионального певца и поэта, зарождается понятие личного творчества, хотя и подчиненного коллективно-поэтическим нормам, возникает взгляд на поэзию как на искусство.
Из синкретического действа последовательно выделяются: сначала — лирико-эпическая песня, с содержанием, заимствованным из мифа или легендарного исторического предания, затем — собственно лирическая песня, хоровая или сольная, и позже всего — драма народно-обрядового или культового характера. Однако пережитки первобытного синкретизма еще долго наблюдаются в народной поэзии. До наших дней сохраняется в ней связь с музыкой. Лирико-эпические песни некоторое время еще сопровождаются пантомимой или пляской. Еще устойчивее черты синкретизма в лирике, столь тесно связанной с пляской, музыкой, хоровым началом. Наконец, в драме синкретизм, можно сказать, до сих пор живет полной жизнью, хотя и в существенно изменившихся формах.
Теория первобытного синкретизма и трудовых основ поэзии устанавливает народные корни всей средневековой литературы и вместе с тем освещает основные пути ее развития как в период разложения родового строя, так и в собственно феодальную эпоху. Однако в исторических условиях европейского средневековья процесс этот с самого начала осложняется воздействием двух других названных выше культурно-исторических факторов.
Христианизация народов Европы носила вначале очень поверхностный, формальный характер, сводясь к официальному исповеданию основных догм и соблюдению главнейших обрядов. Однако с течением времени христианское учение глубоко проникло в моральное сознание и быт не только верхушки общества, но и народных масс.
Влияние религии на жизнь усиливалось тем, что в течение V—Х вв., являющихся временем особенной разрухи и анархии, а также и в продолжение следующего пятисотлетия феодального партикуляризма католическая церковь была огромной международной политической и общественной силой. Обладая строгой иерархией и твердо установленным учением, она располагала могущественными средствами пропаганды и все время расширяла свое влияние. Важным средством укрепления католической церковью своего авторитета было то, что в эту эпоху чрезвычайной языковой и диалектной пестроты, сильно мешавшей культурным связям не только между разными странами, но и между областями одного и того же государства, духовенство обладало единым международным языком, официальным и обиходным, — латынью, которую оно объявило «священным» языком, т. е. языком религиозных текстов, церковной письменности и богослужения.
Прелаты были ближайшими советниками и министрами королей и князей, нуждавшихся в них, как в лицах, способных дать идеологическое обоснование их власти. Как говорит Энгельс, церковь «...окружила феодальный строй ореолом божественной благодати»1. В связи с этим находится огромная экономическая сила духовенства, явившаяся результатом бесконечных земельных дарений. Бывали периоды, когда в руках церкви сосредоточивалось до одной трети всей земельной собственности. Церковь обладала своей особой юрисдикцией, своим особым каноническим правом и, образуя нечто вроде «государства в государстве», не признавала над собой и своими «подданными» власти светского суда, хотя сама старалась всячески влиять на него. (1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 22, с. 306.)
На протяжении всего раннего средневековья католическая церковь выдвигает идею теократии, т.е. притязает на высшее управление государством. В основу этой доктрины легло рассуждение одного из виднейших «отцов церкви» Августина (IV—V вв.), изложенное им в трактате «О граде божием». По мнению Августина, существуют два государства: государство «земное», основанное на внешней власти, заботах о мирских делах и т. п., и государство «божие», представляющее собой духовную общину всех людей, верующих и живущих праведно. Второе должно быть нормой и образцом для первого. Конечным выводом из этого являлось требование передачи всей власти «духовным пастырям».
В большинстве случаев теория священников и монахов расходилась с их жизненной практикой, и часто должно было бросаться в глаза резкое несоответствие между претензиями духовенства на духовное руководство и его собственным невежеством, развращенностью и грубостью. Тем не менее, несмотря на пороки духовенства и частые случаи его глубокого невежества, все же по меньшей мере до XIII в. церковь обладала монополией на образование. Энгельс говорит: «Средневековье развилось на совершенно примитивной основе. Оно стерло с лица земли древнюю цивилизацию, древнюю философию, политику и юриспруденцию, чтобы начать во всем с самого начала. Единственным, что оно заимствовало от погибшего древнего мира, было христианство и несколько полуразрушенных, утративших всю свою прежнюю цивилизацию городов. В результате, как это бывает на всех ранних ступенях развития, монополия на интеллектуальное образование досталась попам, и само образование приняло тем самым преимущественно богословский характер» 2. (2 Там же, т. 7, с. 360.)
Единственными очагами образования долгое время оставались монастырские и епископские школы, в которых обучались почти исключительно лица, предназначавшиеся к духовному званию. Круг знаний, который преподавался в них, был чрезвычайно ограничен. В V—VI вв. был окончательно установлен состав дисциплин, которые церковь считала необходимыми для своих целей. [12]
Это был два цикла: тривий, состоявший из грамматики, риторики и диалектики (так называлась в те времена формальная логика), и квадривий — геометрия, арифметика, астрономия и музыка. Однако назначение этих наук было очень специальное. Геометрия включала в себя элементарные знания о фигурах и чертежах, в частности необходимые для «возведения храмов»; арифметика и астрономия в первую очередь обучали способам исчисления дней церковных праздников; музыка сводилась к умению петь или сочинять церковные гимны. Но еще существеннее этого практического ограничения преподаваемых сведений была та общая тенденция, которая вкладывалась в преподавание. Выше всего этого ставились «богооткровенные истины», авторитет «священного писания» и «отцов церкви». Свободное исследование, разум, опыт отрицались как опасный соблазн, путь к заблуждению. Философия объявлялась «служанкой богословия», и если церковное учение оказывалось в противоречии с фактами, то факты без колебания отвергались как иллюзия, как выражение «низшей реальности», которой противопоставлялся мир «высшей реальности», иррациональный мир чудес и благодати. Считалось, что следует именно верить в то, что разум «не вмещает».
Энгельс говорит: «В руках попов политика и юриспруденция, как и все остальные науки, оставались простыми отраслями богословия и к ним были применены те же принципы, которые господствовали в нем. Догматы церкви стали одновременно и политическими аксиомами, а библейские тексты получили во всяком суде силу закона. Даже тогда, когда образовалось особое сословие юристов, юриспруденция еще долгое время оставалась под опекой богословия. А это верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности было в то же время необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя»1. (1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 360-361.)
Уже древнейшие «отцы церкви» — Иероним (IV в.), Августин (IV—V вв.),— односторонне толкуя первоначальное христианское учение, разработали аскетическую доктрину равнодушия к мирским благам и покорности всякой земной власти, поскольку земное существование согласно этой доктрине ничтожно по сравнению с вечной, загробной жизнью. При этом утверждалось, что чем больше человек безропотно страдает в этой жизни, тем больше у него шансов получить вечное блаженство после смерти. Ясно, насколько аристократической верхушке общества было выгодно это учение, прививавшее народным массам слепую покорность и удерживавшее их от восстания.
Однако наряду с этим учением, господствовавшим в средневековой церкви, развивалась и другая доктрина, противоположная аскетической и отвечавшая уравнительным устремлениям всех угнетенных и обездоленных.
Согласно этой доктрине, созвучной неоплатоническим идеям и редко находившей прямое выражение в письменных памятниках и документах, но жившей преимущественно в устной традиции, каждое явление природы есть самораскрытие божества и каждый человек есть «член тела Христова», из чего следует, что весь материальный мир оправдан и что в каждом человеке заключается нечто «священное», делающее последнего бедняка в известном смысле равным королю. Вообще же говоря, эта вторая доктрина постоянно оживает в уравнительных ересях средневековья, в религиозной оболочке ведущих борьбу с феодальным укладом. Ибо, как указывает Энгельс, «...при этих условиях все выраженные в общей форме нападки на феодализм и прежде всего нападки на церковь, все революционные — социальные и политические — доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси. Для того чтобы возможно было нападать на существующие общественные отношения, нужно было сорвать с них ореол святости»1. (1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Изд. 2, т. 7, с. 261.)
На начальное развитие средневековой литературы католическая церковь оказала огромное влияние. Целый ряд весьма популярных в ранний период литературных жанров — религиозные гимны, духовные стихи, жития святых, парафразы библии и т. п.— церковного происхождения. Внутри церкви зародилась культовая драма. Ранняя историография и различного рода дидактика в значительной степени следуют монастырско-латинским образцам. Христианская легенда ввела в обиход средневековой поэзии огромный международный фонд всякого рода сказаний и мотивов новеллистического характера. Не менее значительно то общее влияние религиозного мышления, которое проявлялось в жанрах, по своему характеру вовсе не религиозных, например религиозные мотивы в героическом эпосе или мистическая концепция любви в некоторых формах рыцарской лирики. Точно так же католическое учение о «двух реальностях», из которых земная якобы является лишь слабым отражением или подобием небесной, лежит в основе распространенного в средневековой поэзии аллегорического, или символического, восприятия действительности. Реакционное влияние церковного спиритуализма тормозило развитие реалистического мышления и подавляло тягу закабаленных народных масс к борьбе за свое освобождение.
Тем не менее отнюдь не следует преувеличивать роль церковного или религиозного элемента в средневековой литературе. Мировоззрение, как широких масс средневековых людей, так и средних слоев их и даже представителей высших классов отнюдь не было сплошь окрашено аскетическим настроением и мыслями о потустороннем. Тот самый дуализм мысли и чувства, который был отмечен выше, позволял совмещать с церковной догмой страстную жажду жизни и любовь к реальной действительности. Подобно тому как в мышлении широких слоев населения наблюдалось «двоеверие», т. е. примесь к христианскому исповеданию старых народноязыческих верований, так и в чувствах людей того времени с искренней религиозностью уживалось самое непосредственное и радостное отношение к жизни. Средневековая литература в целом отнюдь не окутана черным флером и полна ярких красок и жизнерадостности.