Катарсис порождается не только тематикой, но и композицией
Музыкальный момент в художественном творчестве всех видов и времен имеет особенно большое значение. Речь идет о музыке в прямом смысле и о «музыке» в словесной ткани, а также в философском, для современного сознания — условном, значении — «музыке», в которой романтики видели своего рода онтологическую сущность, отражение или реализацию «мировой жизни» («музыка сфер» Пифагора, «музыка» в осмыслении Шопенгауэра, Ницше, Блока). В этом контексте следует понимать и «катарсический» стих Баратынского: «Болящий дух врачует песнопенье».
Однако тем, что можно назвать «универсальным катарсисом», присущим искусству как таковому, проблема не исчерпывается. Во многих произведениях мирового искусства, помимо этой общей формы катарсиса, присутствуют и другие, реализующие первую вполне конкретно,— катарсис, фиксированный в определенных, относительно обособленных фрагментах и явлениях текста. Кроме того, нужно иметь в виду, что катарсис — «результат», естественно возникающий «вывод» из произведения в целом, выявленный в его финале, но также и процесс, протекающий в произведении в душах его избранных персонажей, в их духовных излучениях, перипетиях их судеб, в смене ситуаций, в развитии общей темы. Так, например, в «Гамлете» очищение осуществляется не только в развязке (превращение знания действие, праведное возмездие, явление Фортинбраса) но и в блеске и сверкании мысли самого Гамлета, попирающей коварство и тупость его окружения, и в его благородной борьбе со злом, которую он ведет на протяжении всей трагедии. Этот процесс катарсического развития часто осуществляется и воспринимается как фрагментарный, точкообразный, неполный или не доведенный до апогея, — недоведенность чаще всего — следствие состояния мира или объективных обусловленных возможностей автора, то есть вид осуществления художественной правды. Кроме того, очищение совершается не только в завершающем произведение акте, которого может и не быть, но и в личности героя, в самом катарсическом движении произведения, в переходах от нерешенности к решению, в стремлении как таковом (ср. в «Фаусте» Гёте), очищающем пути героя, автора и читателя, в развитии темы или в надежде, освещающей этот путь, это развитие.
писал Аристотель. бе эти страсти — страх (знание об опасности) и сострадание, как и другие эмоции, очищаясь от крайностей (Лессинг), от панического сентиментального, необузданного, превращаются в ценности. При этом важно, чтобы катарсис был пропущен через опыт жизни, в отличие от идиллии или других поверхностных форм, чтобы в его истоках, зачине переживалась трагедия как целостная форма бытия или глубокое потрясение — чтобы он был связан с ними и подымался над ними. Именно такое соседство соединяет его с глубинами жизни, делает поистине серьезным. Понятно, что катарсическое действие в тех художественных формах, где эти глубины жизни предельно обнажены и разрядка доводится до высших возможностей, особенно в трагических ситуациях и в трагическом жакре, принимает более отчетливый вид и становится интенсивнее, чем в ситуациях бытовых, даже драматических, где быт может явиться помехой обобщенно-трагедийному зондированию жизни. Во втором случае предполагается возможным явление потенциального катарсиса.
В значительной части тех катарсических феноменов, О которых упоминалось выше, так или иначе присутствует позитивный этический момент и во многих случаях является для них определяющим. Катарсисом с преобладанием этических моментов, характерным особенно для русской литературы, как ясно из предыдущего, не исчерпываются все его виды. Этическое содержание может иметь в катарсисе и вторичное значение пли вовсе отсутствовать. В частности, катарсис, основанный на эмоциональной разрядке, а также музыкально-лирический зависимости от контекста — или вовсе обходятся без морального содержания, или проникаются им как бы пополнительно, вторично. Нельзя упустить также из вида возможность существования «черного катарсиса» (с точки зрения гуманитарной — «лжекатарсиса»), который выражается, например, в бушевании темных инстинктов, в упоении местью и пр.
II еще замечание. Для исследователей явления катарсиса очевидно, что суть его не обязательно должна Заключаться в демонстрации реализованной во внешних событиях победы добрых сил, которой так часто заканчиваются мелодрамы, а в обнажении правды жизни и законов бодрствующей совести, происходящем в душе героев, в сюжете (в конечном счете — в сознании воспринимающего), независимо от того, гибнут ли эти герои или побеждают. А если их гибель неправедна или незаслуженна, то и концепция примирения с миром, которую Лессинг, Шеллинг и Гегель (и Белинский в период «примиренчества») считали важнейшим признаком катарсиса, не может быть — по крайней мере в культуре нового времени — приложена к трагическому очищению как его универсальный, непреложный принцип, а катарсическим окажется в восприятии лишь познание горькой истины, открывающейся в судьбе героев. Недаром Блок кончает свою речь о «Короле Лире» грустным афоризмом: «страданием учись». Примирение с античным Роком или с отрицаемым общественным укладом и подчинение им действительно соответствуют большому числу трагедий древних и новых, но в наше время часто могут быть оправданы лишь на той мировоззренческой основе, на которой создавались произведения, иначе говоря посредством условного присоединения к точке зрения их авторов или символической ее ассимиляции.
Однако тем, что можно назвать «универсальным катарсисом», присущим искусству как таковому, проблема не исчерпывается. Во многих произведениях мирового искусства, помимо этой общей формы катарсиса, присутствуют и другие, реализующие первую вполне конкретно,— катарсис, фиксированный в определенных, относительно обособленных фрагментах и явлениях текста. Кроме того, нужно иметь в виду, что катарсис — «результат», естественно возникающий «вывод» из произведения в целом, выявленный в его финале, но также и процесс, протекающий в произведении в душах его избранных персонажей, в их духовных излучениях, перипетиях их судеб, в смене ситуаций, в развитии общей темы. Так, например, в «Гамлете» очищение осуществляется не только в развязке (превращение знания действие, праведное возмездие, явление Фортинбраса) но и в блеске и сверкании мысли самого Гамлета, попирающей коварство и тупость его окружения, и в его благородной борьбе со злом, которую он ведет на протяжении всей трагедии. Этот процесс катарсического развития часто осуществляется и воспринимается как фрагментарный, точкообразный, неполный или не доведенный до апогея, — недоведенность чаще всего — следствие состояния мира или объективных обусловленных возможностей автора, то есть вид осуществления художественной правды. Кроме того, очищение совершается не только в завершающем произведение акте, которого может и не быть, но и в личности героя, в самом катарсическом движении произведения, в переходах от нерешенности к решению, в стремлении как таковом (ср. в «Фаусте» Гёте), очищающем пути героя, автора и читателя, в развитии темы или в надежде, освещающей этот путь, это развитие.
писал Аристотель. бе эти страсти — страх (знание об опасности) и сострадание, как и другие эмоции, очищаясь от крайностей (Лессинг), от панического сентиментального, необузданного, превращаются в ценности. При этом важно, чтобы катарсис был пропущен через опыт жизни, в отличие от идиллии или других поверхностных форм, чтобы в его истоках, зачине переживалась трагедия как целостная форма бытия или глубокое потрясение — чтобы он был связан с ними и подымался над ними. Именно такое соседство соединяет его с глубинами жизни, делает поистине серьезным. Понятно, что катарсическое действие в тех художественных формах, где эти глубины жизни предельно обнажены и разрядка доводится до высших возможностей, особенно в трагических ситуациях и в трагическом жакре, принимает более отчетливый вид и становится интенсивнее, чем в ситуациях бытовых, даже драматических, где быт может явиться помехой обобщенно-трагедийному зондированию жизни. Во втором случае предполагается возможным явление потенциального катарсиса.
В значительной части тех катарсических феноменов, О которых упоминалось выше, так или иначе присутствует позитивный этический момент и во многих случаях является для них определяющим. Катарсисом с преобладанием этических моментов, характерным особенно для русской литературы, как ясно из предыдущего, не исчерпываются все его виды. Этическое содержание может иметь в катарсисе и вторичное значение пли вовсе отсутствовать. В частности, катарсис, основанный на эмоциональной разрядке, а также музыкально-лирический зависимости от контекста — или вовсе обходятся без морального содержания, или проникаются им как бы пополнительно, вторично. Нельзя упустить также из вида возможность существования «черного катарсиса» (с точки зрения гуманитарной — «лжекатарсиса»), который выражается, например, в бушевании темных инстинктов, в упоении местью и пр.
II еще замечание. Для исследователей явления катарсиса очевидно, что суть его не обязательно должна Заключаться в демонстрации реализованной во внешних событиях победы добрых сил, которой так часто заканчиваются мелодрамы, а в обнажении правды жизни и законов бодрствующей совести, происходящем в душе героев, в сюжете (в конечном счете — в сознании воспринимающего), независимо от того, гибнут ли эти герои или побеждают. А если их гибель неправедна или незаслуженна, то и концепция примирения с миром, которую Лессинг, Шеллинг и Гегель (и Белинский в период «примиренчества») считали важнейшим признаком катарсиса, не может быть — по крайней мере в культуре нового времени — приложена к трагическому очищению как его универсальный, непреложный принцип, а катарсическим окажется в восприятии лишь познание горькой истины, открывающейся в судьбе героев. Недаром Блок кончает свою речь о «Короле Лире» грустным афоризмом: «страданием учись». Примирение с античным Роком или с отрицаемым общественным укладом и подчинение им действительно соответствуют большому числу трагедий древних и новых, но в наше время часто могут быть оправданы лишь на той мировоззренческой основе, на которой создавались произведения, иначе говоря посредством условного присоединения к точке зрения их авторов или символической ее ассимиляции.