Парамонов Б. Лорд Байрон, казак-разбойник
Лорд Байрон, казак-разбойник
"Радио Свобода" Опубликовано 21. 01. 2008 16:13 svobodanews. ru/content/article/431217.html
Я прочитал биографию Байрона - книгу Фионы Маккарти "Байрон: жизнь и легенда", основательную, в семьсот научного достоинства страниц книгу, выпущенную солидным издательством Farrar, Straus and Giroux сравнительно недавно, в 2002 году. Много интересного узнаешь из этой книги, но еще интереснее то, что в общем и главном она не меняет расхожего представления о Байроне, сложившегося у людей более или менее начитанных, причем не вчера сложившегося, а чуть ли еще не при жизни самого Байрона. Он тут такой, каким был всегда и, видимо, останется навсегда. Культ Байрона сложился еще при его жизни - и примерно в то же время, когда сложился культ Наполеона. Вспомнить хотя бы стихотворение Пушкина "К морю", в котором воспеты оба - как два имени, возникающие вместе на фоне свободной стихии. "Он был, о море, твой певец" - и тут надо расширить само понятие моря: это все-таки метафора, а не просто место действия поэм Байрона, всех этих "Корсаров" и "Гяуров". Неуправляемая стихия, рушащая все установления житейской мудрости и общественного порядка, - вот тема стихов и жизни Байрона. Байрон создавал чеканные поэтические строфы, но они были печатью Аполлона на бурной стихии Диониса. И не случайно Байрон был любимым поэтом автора "Происхождения трагедии", в которой были открыты эти два начала бытия и культуры.
Известно, что Байрона не любили в самой Англии. Успех стихов был чрезвычайным, но и реакция последовала столь же острая, когда развернулась чисто байроническая драма личной жизни Байрона. Много лет спустя, уже в двадцатом веке эта глубокая нелюбовь к Байрону, недоверие к нему, отталкивание от него еще раз формулировал Бертран Рассел:
Аристократическая философия бунтарства, развиваясь и изменяясь по мере того как она достигает зрелости, вдохновляет много революционных движений, начиная с карбонариев после падения Наполеона до переворота Гитлера в 1933 году. И на каждой стадии она вдохновляла соответствующий образ мыслей и чувств среди мыслителей и людей искусства.
Английскому философу уже мало привычных ассоциаций с Наполеоном, он выводит из Байрона аж Гитлера. В той же "Истории западной философии", откуда взяты процитированные слова, Рассел связывает Байрона с мировым движением романтизма:
Бунт индивидуальных инстинктов против социальных уз является ключом к пониманию философии, политики и чувств романтизма Поскольку страстные любовники рассматриваются как люди, которые восстали против социальных оков, ими восхищаются Не только страстная любовь, но любые дружеские отношения к другим возможны при таком образе чувств лишь в той мере, в какой другие могут рассматриваться как проекция собственного "я". Это вполне осуществимо, если другие являются кровными родственниками и чем более близкими, тем легче это осуществляется. Следовательно, здесь имеет место подчеркивание рода, ведущее, как в случае Птоломея, к эндогамии. Мы знаем, как все это любил Байрон. Вагнер говорит о подобном чувстве в любви Зигмунда и Зиглинды. Ницше, хотя и не в скандальном смысле, предпочитал свою сестру всем другим женщинам Принцип национальности поборником которого был Байрон, является распространением той же самой философии. Нация рассматривается как род, происходящий от общих предков и обладающий некоторым типом кровного сознания.
Понятно, что тут имеет в виду Рассел: скандальную связь Байрона с его сводной сестрой, дочерью его отца от первого брака Августой Ли. Но выводить из такого эксцентрического опыта идеологию эксклюзивного национализма, вдохновлявшую, как считается, германский фашизм, - это, пожалуй, слишком просто. Это скорей впору Фрейду, а не сухому рационалисту Расселу. Да и у Фрейда элементарные инстинкты, сублимируясь и в этой сублимации создавая культурные продукты, уже не могут быть поставлены в такую прямую связь с явлениями историко-политического характера. В таких заявлениях Рассела чувствуется та самая нелюбовь к Байрону и, скажем прямо, несправедливая его оценка, которая сложилась в Англии за много лет до Рассела. Английское общество все еще не может прийти в себя после Байрона, его, так сказать, неджентльменского поведения. Ибо джентльмен, как известно, прежде всего - человек сдержанный и не любящий выносить свои личные неурядицы на обсуждение света. И противопоставление английской демократии аристократическому бунтарству тут дело десятое, - здесь не идеологические предпочтения у англичан сказываются, а веками сложившийся в их культурной истории психологический облик нации.
В извинение Байрону - если, конечно, поэт такого ранга нуждается в извинениях - можно сказать, что обстоятельства его жизни были слишком уж травмирующими для того, чтобы без затруднений войти в привычную для английского аристократа культурно-бытовую форму. Всем известны его первоначальные обстоятельства: как он неожиданно попал в высшую касту, как он страдал от неумной, вздорной, вульгарной и толстой матери, как мешала ему родовая травма, сделавшая его хромым, как товарищи в Харроу (Harrow School) издевались и над его хромотой, и над его матерью. Менее известно, не вошло в расхожий биографический канон другое: его глубокая сексуальная травмированность, идущая, как и полагается, из очень раннего детства: он был сексуально растлен собственной нянькой - той самой Мэй Грэй, которую еще Пушкин считал чем-то вроде байроновской Арины Родионовны (и даже именовал неправильно - Мэри). Мало того, что она подвергала ребенка сексуальной эксплуатации - она еще била Байрона, была с ним жестока. Отсюда главное скрытое качество Байрона - он боялся женщин, за позой светского денди и красавца, пожирателя женских сердец, скрывалась робость и нелюбовь к женщинам. Проникновенно об этом сказала Жорж Санд в письме Флоберу: "Я не верю, чтобы Дон Жуаны могли быть одновременно и Байронами. Дон Жуан не создавал поэм, а Байрон, говорят, был не силен в любви".
В одном смысле книга Фионы Маккарти открывает русскому читателю совершенно ему незнакомый материк. Автор "Дон Жуана" был гомосексуалист; в строго техническом смысле - бисексуален, но подлинные его влечения не к женщинам влекли. Один из самых скандальных романов Байрона - с леди Каролиной Лэм - обладал явными гомосексуальными обертонами: он любил переодевать ее в мальчика-пажа, сохранился ее портрет в этом одеянии. Женщинам Байрон, так сказать, уступал и в то же время как бы издевался над ними самим фактом связи, делал из этих связей муку для женщин. Тип, знакомый русским если не по самому Лермонтову (о женщинах которого мы в сущности ничего не знаем), то по его Печорину. Байронический генезис стихов и образов Лермонтова несомненен, так же как и влияние Байрона на молодого Пушкина; но с Пушкина это скатилось, как с гуся вода, а Лермонтов до конца остался в байроническом имидже, и тем более ясной делается его глубинно-психологическая, то есть сексуальная однотипность Байрону. Эту тему подхватил Достоевский, Ставрогин которого "в злобе сделал прогресс даже против Лермонтова". Ставрогина нельзя не вспоминать, читая о Байроне.
Гомосексуализм был всегда, но в разные времена к нему по-разному относились. В байроновской Англии гомосексуалисты были париями; доказанный факт содомии наказывался смертной казнью. А у Байрона с годов его учения постоянно были гомосексуальные партнеры (самый любимый - певчий кэмбриджского церковного хора Джон Эдлтон). И противостояние Байрону английскому обществу шло из самых глубин - из неуправляемых бездн сексуальности.
Фиона Маккарти пишет:
Англия наложила ярлык дегенеративности на инстинкты, которые Байрон ощущал как естественные. Ощущение разрыва с принятыми сексуальными нравами усилило в нем тенденцию к всегдашней оппозиции. Письма этого периода дают картину возрастающего недовольства, изоляции, отчужденности от Англии, в которой будущее означает для него подавление его личных склонностей. У него начинает возникать чувство непринадлежности к какой-либо стране.
To seek abroad the love denied at home - искать на чужбине любовь, которой обделен на родине. Отсюда все мотивы его поэзии:
Уже в стихах 1807 года начинает складываться умонастроение будущего Чайлда Гарольда - одиночество бросившего миру вызов героя среди картин дикой природы, появляется культ индивидуальной тоски и отчужденности как основной мотив романтизма девятнадцатого века.
Конечно, не Байрон был первым романтическим поэтом. В самой Англии выделяют поэтов первой романтической волны: Уордсворт, Колридж, Саути - так называемая Озерная школа. Но Байрон очень резко противопоставлял им себя - говорил, что их озера пора сменить океаном. Он и был таким океаном.
Основатель французского романтизма Шатобриан в своих "Замогильных записках", всячески приветствуя Байрона, выражает в то же время сдержанное недовольство тем обстоятельством, что певец "Чайлда Гарольда" нигде не отметил, что эта поэма была создана под влиянием его, Шатобрианова, "Рене",- это Шатобриан дал литературную жизнь разочарованному миром бунтарю, породил романтического героя, каким он вошел в мировой литературный канон. Конечно, можно было бы указать на приоритет Гете, но его Вертер - в сущности смирный молодой человек, и его увлечения оссиановскими бурями - чисто литературного свойства. А Рене у Шатобриана - герой именно позднейшего байронического склада, его жизнь отравляет воспоминание о грехах молодости самого кромешного свойства: тот же самый инцест.
Каков смысл этого мотива в жизни и поэзии Байрона? Тут нам надо обратиться к экстремальной эстетке, певице сексуальных масок Камилле Палья.
Мотив трибализма у Байрона отнюдь не опровергается Камиллой Палья, но главное для нее - не столько принадлежность к единому роду, сколько динамичность либидо, способность переступать границы:
Байрон разделяет десадовский подход к сексу и душе: проведи границу, и я переступлю ее. В отличие от Блэйка и Уордсворта, Байрон укрепляет границы личности. В инцесте либидо движется и в глубину, и вовне и как змея, кусающая себя за хвост, вертится по кругу регрессии и династической эксклюзивности.
Переступление - преступление - границ - основное у Байрона. Вспомним Цветаеву: "Не способен преступить - не поэт". Поэт в варианте Байрона - демоническая личность, чуть ли не сам Сатана: Каин и Манфред - среди любимых героев Байрона. Но главное у него - движение, и не ввысь, а по горизонтали. Палья пишет, что Байрон - не Нуреев, взлетающий в воздух, а Фред Астэр, любимый танцор Барышникова, который стремительно движется по горизонтали, пожирая пространство. Образная реинкарнация Байрона в современной культуре - рок-музыка, включенная на полную мощность в автомобиле, мчащемся по бесконечным американским просторам. И создается впечатление, что Байрон убегает от кого-то. Палья знает, от кого: от женщин в их материнской ипостаси. Известно, что Байрон не мог видеть женщин за едой, жующих женщин. Когда его жена забеременела, он перестал обедать с ней за одним столом. Палья приводит слова Бернарда Блэкстона:
Мы знаем, как Байрон не любил смотреть на свою обедающую жену, он и сам постоянно боролся со своей склонностью к полноте, испытывал ужас перед обжорством, вспоминая тучность своей нелюбимой матери. И должно быть в такие моменты он представлял себя неким гомункулом, попавшим в пасть непрерывно жующей женщины, даже и собственной жены.
Байрон, говорит Палья, убегал от хтонической - первозданной, почвенной Матери, матери-земли, поглощающей собственных отродий, и с ней он готов был отождествлять всех женщин. Фиона Маккарти пишет, что он едва не упал в обморок в музее при виде картин Рубенса, с его корпулентными моделями. Ужас поглощения бездной, некая космическая клаустрофобия - основная тема Байронова подсознания в трактовке Камиллы Палья. И поэтому любимая стихия Байрона - вода. Это была среда, в которой он мог преодолеть свою хромоту и двигаться с максимально возможной для него скоростью. Байрон был замечательный пловец; известно, что однажды он переплыл Гелеспонт.
Он научился плавать в Абердине, в местной реке под названием Дон.