Уилсон Э. Мир Чарльза Диккенса. «Повесть о двух городах»
Чтобы с самого начала обеспечить журналу успех, Диккенс снова обратился к публикации романов еженедельными выпусками, хотя и считал это скучным делом. "Повесть о двух городах" сразу пришлась читателям по вкусу; за ней последовал первый бестселлер Уилки Коллинза - "Женщина в белом".
Самый любимый народом роман Диккенса - "Оливер Твист", у средних слоев наибольшую популярность завоевала "Повесть о двух городах". Театралам начала двадцатого века не было дороже спектакля, чем инсценировка этого романа под названием "Другого пути нет" с сэром Дж. М. Харвеем в роли Сиднея Картона 1; когда пишутся эти строки, она снова появилась на сцене - уже как мьюзикл - и, видимо, займет свое место в старомодных репертуарах любительских трупп. Мне бы очень хотелось - просто чтобы не прослыть литературным снобом - поставить "Повесть" в один ряд с великими книгами писателя, но, к сожалению, сделать этого я не могу. Есть две причины, по которым этот роман занимает в творчестве Диккенса важное место, но ни одна из них не имеет отношения к художественным достоинствам произведения.
Первая особенность книги - необычная трактовка в ней темы искупления и самоотречения. В своем предыдущем романе Диккенс показал, сколь активно пришлось вмешаться в жизнь Артуру Кленнэму; даже Крошка Доррит, это воплощение принципа "блаженны кроткие", чтобы обрести себя, вынуждена побороться за свои права. Только признав возможность счастья, приняв жизнь, смогли герои искать спасение в стороне от общества с его шумной и бесчестной суетой. А в "Повести о двух городах", несмотря на то что формально главное действующее лицо - Чарльз Дарней, подлинный герой - Сидней Картон, пьяница, ленивый адвокат из старого Шропшира, который обретает спасение на гильотине, погибая за счастье других людей 2. Тема искупления и самоотречения будет продолжена в романах, которые Диккенсу еще предстоит написать: Пип из "Больших надежд" искупит снобизм отказом от мирских благ; через горнило испытаний пройдет Белла Уилфер из "Нашего общего друга"; праздному, циничному Юджину Рэйберну из того же романа (тоже, кстати, адвокату) придется взглянуть в глаза смерти, очиститься душой и заслужить брак с Лиззи Хэксем.
Мир последних романов Диккенса с его самоотречением, искуплением, воскресением похож на мир поздних произведений Толстого, на "Преступление и наказание" Достоевского, на мир Дмитрия и Ивана Карамазовых. Перед нами мир христианского Нового завета - правда, с прорывами в трансцендентальное. Сидней Картон, который действительно приносит свою жизнь в жертву, должен бы проповедовать самую христианскую идею. В известной степени он ее и проповедует. Когда осужденных везут на казнь, маленькая швея говорит ему: "Если бы не вы, милый незнакомец, разве я была бы так спокойна... могла бы вознестись сердцем к тому, кто положил жизнь свою за нас, чтобы мы верили и надеялись", и, когда голова девушки слетает с плеч под ножом гильотины, а вязальщицы отсчитывают: "Двадцать две", чей-то голос (то ли Сиднея Картона, то ли авторский) декламирует: "Я есмь воскресение и жизнь, - сказал господь, - верующий в меня, если и умрет, оживет, и всякий живущий и верующий в меня не умрет вовеки". И эта христианская нота вплетается в основную идею книги, показывающей, как оба социальных режима Франции - старый строй маркизов Эвремондов и новый якобинский строй Дефаржей - попирают личностную этику христианства, ставя над ней свои классовые интересы и абстрактные принципы.
Рассказывая о том, как якобинцы заставляют доктора Манетта дать показания против собственного зятя, aristo et émigré 3, Диккенс прямо отмечает, что старая языческая доблесть - жертвовать ближайшим родственником для блага республики - расцвела пышным цветом в раскаленной атмосфере революционной Франции. В таком случае превозносить частные взаимоотношения людей, их любовь (отца к дочери, дочери к отцу, возлюбленных друг к другу) над абстрактными принципами - это христианство, как самопожертвование Картона. И все же, отмечал Джон Гросс, в этом самом христианском на вид романе Диккенс вряд ли христианин. Самопожертвование Картона до такой степени продиктовано простой человеческой любовью, что оно оборачивается другим видом языческой доблести - смерть героя ради любви, а совсем не ради своей страны. В таком контексте Христос не имеет к делу ровно никакого отношения, а ссылки на него могут показаться верующему читателю богохульством. На той же странице, которая посвящена смерти Картона (оттуда же я взял свои цитаты), Картон и маленькая швея вдруг оказываются "детьми Великой Матери". Но важно другое - что защиту от мирового зла роман недвусмысленно предлагает искать в личных отношениях людей; эта идея была уже в "Крошке Доррит" и пройдет через последующие романы Диккенса. А это уже вступает в противоречие с сюжетным замыслом книги, поскольку тут рассказывается повесть о <Двух городах И о страшном смерче, который пронесся через один из них, через Париж, - о якобинском терроре.
Диккенс, осознавший к этому времени пределы и возможности еженедельных выпусков, искал (и искал успешно) форму, которая сразу завладела бы читательским интересом: он решил убрать все, что могло помешать действию, событиям, стремительному развитию сюжета. В основном это удалось. В "Повести о двух городах" минимум диалогов, второстепенных сюжетных линий, юмористических и даже мелодраматических красот. Он поступился самыми замечательными своими способностями, и тогда выяснилось, что без причудливой речи, живости описаний, глубокого символического подтекста бедно и само действие. В книге есть восхитительные эпитеты, в особенности тот, где мистер Лорри сидит в спокойной, освященной традициями теллсоновской конторе в Париже, и об ужасах Сентябрьской резни читатель догадывается лишь по звукам, долетающим с улицы. Однако рассказ о событиях Французской революции (или о предваривших ее зверствах аристократии) кажется мне сделанным профессионально, но не больше. Тут чувствуется обожаемый Диккенсом Карлейль, облеченный в художественную форму, но "Французская революция" Карлейля достаточно хороша сама по себе. Казалось бы, все есть в романе: и понимание причин революции, и сочувствие революционерам, и отвращение к допущенным ими эксцессам; но благодаря предельно простой, энергичной форме романа все это кажется скорее декларацией, нежели творческим воплощением. Если бы таким было все творчество Диккенса, его причислили бы к искусным мастерам приключенческой литературы, где исторические подробности и не дерзают воссоздать дух истории. И "Повесть" значительно уступает "Барнеби Раджу": осуждаемые ancien regime и режим Террора здесь не безумное наваждение, в "Повести" нет черного юмора, нет бурных диалогов и таких устрашающе нелепых персонажей, как палач Деннис Хью, Саймон Тэппертит и Барнеби.
Наиболее выразительны в "Повести о двух городах" отрешенные от окружающей действительности частные события, сценки семейной жизни в уединенном доме Манетта в Сохо. Долетающий сюда звук шагов довольно неловко используется Диккенсом как предупреждение о наступающей революции; но вот она наступает - и в ней нет убедительности этих семейных сценок. Может быть, в этом достоинство книги, призванной возвеличить семейные привязанности, но я сомневаюсь, чтобы Диккенс добивался этого намеренно; пожертвовать целой революцией, чтобы наполнить жизнью парочку картин домашнего уюта, - нет, такое искушение в современном духе, и Диккенс в нем неповинен. Истина, я думаю, в другом: несмотря на два воза книг из лондонской библиотеки, присланных Карлейлем в помощь писателю, Французская революция так и не нашла своего воплощения в романе. Любовь, самоотречение - вот настоящие темы книги, которая лишь чисто внешне посвящена крупнейшему общественному перевороту той эпохи. Что-то вроде Брехта наизнанку; но рассматривать книгу с этой точки зрения - значит совершенно не понимать времени, когда она была написана.
Несмотря на всю иронию этой неудачи, пересмотр прежних художественных принципов сыграл огромную роль в создании следующего, и, по всей вероятности, лучшего, романа Диккенса - "Большие надежды".
Примечания.
1. ... в <Роли Сиднея Картона - авторы инсценировки (1890) - Ф. Уиллс и Ф. Лэнгбридж; впервые была поставлена в Лондоне в 1899 году. 2<. <... за счастье других людей - в предисловии к "Повести" Диккенс признается, что идея книги возникла у него, когда он играл роль Ричарда Уордура в пьесе У. Коллинза "Замерзшая пучина". Безответно влюбленный Уордур жертвует собой ради счастья девушки и приговоренного к гильотине соперника. </ 3. Аристократа и эмигранта (<Франц.)<.