Эфрос А. Леонардо - писатель
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" таланты Леонардо проявлял общественно и открыто, а свои писания, наоборот, охранял и засекречивал. Первая же биография,bdquo;биография Анонима ", утверждает, что Леонардоbdquo;превзошел всех музыкантов " при миланском дворе Лодовико Мороbdquo;игрой на лютне " и что он былbdquo;лучшим из импровизаторов ", пленившим миланского герцогаbdquo;своим стихотворным даром ". Позднее Паоло Джовио сообщает в биографической миниатюре, посвященной жизни Леонардо, что онbdquo;владел музыкальным мастерством и сопровождал игрой на лире сладчайшее пение, отчего стал в высокой степени приятен всем властительным особам, которые знали его ". Наконец, Вазари упоминает о том же дважды вbdquo;Vita di Leo"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" любое соперничество, как и другие проявления гениальных способностей Леонардо, сохраненные для потомства и всем очевидные. Однако эти сообщения приходится принимать на веру. Следов музыкального и поэтического творчества Леонардо в его писаниях не сохранилось. Почему? Как случилось, что, делая сотни записей вbdquo;кодексах ", Леонардо не закрепил ни одной из своих стихотворных композиций, ни одной строфы, ни одного отрывка? Не было ли это следствием его пренебрежительного отношения к поэзии вообще, о чем любят твердить комментаторы и исследователи, - итогом той борьбы за место живописи: в ряду artes liberales, высокихbdquo;свободных " искусств, которая заставила его создать красноречивыеbdquo;parago"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" с другой - спору о сравнительной ценности искусств менее всего следует придавать бытовую, житейски-практическую окраску, Прямолинейные и упрощенные следствия изbdquo;раrago"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" с живописью в славе и прибытках, которые она доставляла своим мастерам. Ни в леонардовскую, ни в предлеонардовскую пору не было ни одной поэтической фигуры, которая могла бы стать рядом с Леонардо или хотя бы с Ботичелли, с Пьеро деи Франчески, с Гирляндайо и еще меньшими вождями кватрочентистской живописи, как, скажем, на переломе XIII -XIY веков стоял Данте возле Джотто, превосходя его, а в самом разгаре Треченто стоял Петрарка, не имея никого рядом. В леонардовскую эпоху вся иерархия общественного положения людей науки и искусства была такова, что художникам сетовать не приходилось. Ольшки отмечает („История научной литературы на новых языках ", I, 209), что поэты были лучше обставлены, чем ученые, а художники лучше, чем поэты. Антипоэтические рассуждения Леонардо могли у него уживаться с практическим стихотворчеством именно потому, что инвективы были вполне условны, а импровизаторство вполне жизненно. Первое начиналось за пределами второго. Отbdquo;parago"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение"„кодексах " не раз и не два мы встретим упоминания имен поэтов и выписки стихотворных текстов. Они ничем не отличаются oт других таких же упоминаний и выписок. Они сделаны, как все записи Леонардо - для себя, по внутренним побуждениям, чтобы отметить размышление или выразить чувство. Поэтические строчки и строфы стоят в леонардовских рукописях на равных правах с научными формулировками, живописными рецептами, бытовыми записями. Ничто не говорит, что это второстепенный или случайный материал. Наоборот, упоминания и цитаты показывают, что старую и новую художественную литературу Леонардо знал хорошо. В своей библиотеке он хранил сборники стихов и книги новелл. Он многое помнил наизусть, и кое-что любил. Диапазон его поэтического внимания был обычным, таким же огромным, как и ко всему остальному. Его интересовали стихотворцы большие и малые, высокие и низменные, постоянные и случайные. Он почитал величественный строй поэзии Данте, но не брезгал и скабрезным рифмачеством Буркиелло, а между ними размещались его соприкосновения с остальной поэтической братией, от нежнейшего воздыхателя Петрарки до непристойного женофоба Манганелло и даже до каких-то анонимных стихотворцев, из которых он делал выписки, но назвать которых по имени так и не удалось настойчивому архивному трудолюбию Эдмонда Сольми („Le fo"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" и глубине изучения со своим вечным соперником Микельанджело. Знаменитая сцена их ссоры, описанная у Анонима, построена на столкновении из-за Данте, а маневр Микельанджело, отказавшегося выступить в присутствии Леонардо с толкованием какого-то темного местаbdquo;Божественной комедии " и переведшего спор к попрекам, обращенным к Леонардо, в неумении отлить из бронзыbdquo;Коня ", то есть модель памятника Франческо Сфорца, - едва ли не свидетельствует, что Микельанджело чувствовал себя в дантология слабее противника, ибо егo слова в сущности означали: в чужом деле ты - дока, а вот своего делать не умеешь. Он целил, видимо, в самое больное место Леонардо и успел. Аноним кончает свой рассказ словами:bdquo;Michelag"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" иначе. Участие Леонардо в музыкально-поэтических турнирах ставило его на равную ногу с профессионалами этого дела. Не таков был человек, чтобы соваться туда, где он мог быть третьестепенной или хотя бы второстепенной величиной. Он же не только уравнивался с соперниками, но и побивал их, был по-леонардовски первым среди первых. Это значит, что он был первоклассным мастером словесного и музыкального искусства. Тем законнее вопрос, почему же не сохранилось ни одной стихотворной строчки Леонардо, а то, что сгоряча пытались приписать ему некоторые исследователи, оказывалось фальшивой атрибуцией и нашло для себя другие авторские имена?
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" творчество оказалось так же незакрепленным на бумаге и до потомства не дошло. Леонардо не былbdquo;чистым " стихотворцем. Аноним, Джовио, Вазари точно указывают, каково было его дарование. Он и его соревнователи были импровизаторами, во-первых, и песенниками, во-вторых. В этом была суть их искусства и смысл их состязаний. Они сочиняла музыку и слова тут же, на ходу, в едином сочетании. Стихи и музыка рождались в присутствии слушателя и умирали вместе с окончанием песни. Их никто не записывал, ибо это было ни к чему; это противоречило бы хорошему тону жанра. В мгновенном и непроизвольном рождении, развитии и окончании песни была трудность этого мастерства. Такова судьба импровизаторства вообще. Последний по времени великий импровизатор в поэзии, Мицкевич, не избежал ее: мы знаем о восторгах современников, слушавших его, верим пушкинскому указанию вbdquo;Сонете ", чтоbdquo;Мицкевич вдохновенный... в размер... стесненный - Свои стихи мгновенно заключал "; но сами судить о нем мы не можем. Поэзия Леонардо, видимо, совершенно так же рождалась и исчезала вместе со звуками лютни, на которой он себе аккомпанировал.
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" - бесспорно, что менее всего можно изображать Леонардо чуждым литературе и, в частности, искусству слова. Даже если бы сведений о леонардовском стихотворчестве не сохранилось,bdquo;кодексы " обязывают ставить вопрос о его писательском облике. Дело совсем не сводится к той небольшой группе басен, фацетий и загадок, которые могут быть непосредственно отнесены к художественной литературе. Дело стоит шире. Леонардо должен быть назван писателем в связи со всем своим литературным наследством. Оно отличается особенностями, которые делают его явлением такого же порядка, как леонардовские рисунки, этюды, композиции. Кто - ученый или художник - делал эти наброски животных, растений, машин, голов, членов человеческого тела, ландшафтов, архитектурных сооружений и т. п.? Два тома, прошедших перед читателем, установили положение, что отделить в Леонардо ученого изыскателя от мастера искусства нельзя, что это значило бы насильственно разрывать их живое двуединство, что оно-то и составляет своеобразие Леонардо, творческую неповторимость его индивидуальности, что Леонардо - ученый-художник и что не понять в нем одного значит не понять в нем другого.
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" случае, в своих рисунках он может уходить в голый технический чертеж или в самодовлеющую картинную композицию; во по основной своей природе писания Леонардо - это научно-художественная проза. Особенностями своей манеры она не отличается от леонардовской графики. Беллетристом назвать Леонардо, конечно, нельзя но и излагателем теорий - тоже. Его научные записи подбиты литературностью, а у его беллетристики исследовательский склад. Более того, Леонардо не только не обыватель в знакомстве с художественной литературой, но не случайный человек даже в специальных вопросах языкознания.
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение"„Пир " Данте,bdquo;История " Тита Ливия, на широкой шкале, от Эзопа до Боккаччо, соединяются в его чтениях, выписках, упоминаниях с чистой развлекательностью новеллистики Поджо а Саккетти. Соедините имена больших и малых художников прозы, которыми интересовался Леонардо, с таким же перечнем имен поэтов, - и его литературный обиход будет совсем не похож на то представление, которое обычно пускают в оборот опираясь на пресловутую нелюбовь Леонардо к гуманистам ". Эта нелюбовь несомненно была, только она обходила настоящую литературу и настоящих мастеров слова. Она била в схоластов и педантов, занимавшихсяbdquo;пересказами чужих слов ", как выразился Леонардо в знаменитом сравнении себя с Марием ответившим римским патрициям:bdquo;Вы украсили себя чужими трудами, а за мною не хотите признать права на мои собственные ". Его занятия языком были именно вполнеbdquo;собственными ". Они поразили исследователей, которые поныне еще не могут договориться об единой точке зрения на эти филологические заметки Леонардо. В рукописях Леонардо существуют грамматические и словарные опыты. В кодекс "Trivulzia"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" и инженерией. Как бы ни толковать замыслы Леонардо, в виде ли опыта труда по философии языка (тезис, выдвинутый Геймюллером), или в виде намерения создать точный научный язык, о чем говорит Сольми („Винчи задумал дать точное и устойчивое выражение итальянской терминология, как того требовала экспериментальная наука, коей он сознавал себя основоположником ", -bdquo;Fo"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" были неразъединимы. Это не являлось помехой для его научного или художественного творчества, наоборот, это взаимно обостряло и углубляло их. Гиперкритицизм Ольшки судит Леонардо с позиций 1920-х годов, вместо того чтобы судить его с позиций, на которых стояли точные науки на четыреста лет раньше, в 1520-х годах, и отсюда продвигаться вместе с Леонардо вперед настолько далеко, насколько великий флорентинец может дойти, то есть сквозь все шестнадцатое и семнадцатое столетия, а кончиками - и сквозь два следующих. Но стоит только поставить такие обличения с головы на ноги, как писательский облик Леонардо обрисовывается во всем своеобразии. В самом деле, его литературный стиль - это стиль открывателя, страстно борющегося за разгадку тайн природы и закрепляющего свои открытия с огромной словесной пластичностью. Писания Леонардо, и по сути и по форме, - художественный дневник исследователя. В этом - их сила и очарованье. Записи Леонардо нельзя читать холодно; это никому не может удаться. В читающем возникает, хочет он того или нет, сильнейшая эмоциональная волна, омывающая простое и спокойное понимание того, что говорит Леонардо, какой-то, так сказать, патетической напряженностью. Мы становимся соучастниками или противниками леонардовских исканий и раздумий. Они всегда драматичны. Даже отвлеченную теорему, техническое изобретение, художественное положение Леонардо излагает так, что мы ощущаем сжатую до отказа пружину мысли и чувства, которая должна вот-вот разжаться и ударить. Этим обусловлены особенности писательской манеры Леонардо; их встречаешь сначала как неожиданность, а потом запоминаешь навсегда, как устойчивую черту его общего, художественного и научного облика. Таких особенностей - две, и они взаимно связаны. Первая состоит в том, что леонардовский литературный стиль использует весь диапазон прозы, от научно-абстрактной до художественно-образной; вторая состоит в том, что теоретические писания Леонардо всегда чреваты беллетристизмом, повествовательностью, драматизмом, описаниями, которые готовы вспыхнуть при любой оказии и перевести отвлеченное изложение мысли в словесную картину. Сжав открытие или положение в теорему, Леонардо остается еще настолько переполненным напряжением, что дает себе разряд в литературном выражении обуревающих его чувств. Вbdquo;Атлантическом " кодексе, на листе 345, есть один из разительнейших образцов этой сублимации (см. № 327, т. I данного издания); спокойный теоретизм первой половины записи вдруг взрывается огромным ликованием второй части:bdquo;Поскольку образы предметов полностью находятся во всем предлежащем им воздухе и все - в каждой его точке, необходимо, чтобы образы гемисферы нашей, со всеми небесными телами, входили и выходили через одну естественную точку, где они сливаются и соединяются во взаимном проникновении и пересечении, при котором образы луны на востоке и солнца на западе соединяются и сливаются в такой естественной точке со всей нашей гемисферой. О, чудесная необходимость! Ты с величайшим умом понуждаешь все действия быть причастными причин своих, и по высокому и непререкаемому закону повинуется тебе в кратчайшем действовании всякая природная деятельность! Кто мог бы думать, что столь тесное пространство способно и мостить в себя образы всей вселенной? О, великое явление, - чей ум в состоянии проникнуть в такую сущность? Какой язык в состоянии изъяснить такие чудеса? Явно никакой! Это направляет человеческое размышление к созерцанию божественного ". Эта заметка Леонардо похожа на коромысло, где обе половины точно уравновешены. В массе его записей соотношение меняется. Оно принимает самый разнообразный характер - от сжатой строчки философического обобщения до развернутого отрывка, являющегося итогом какого-то ряда наблюдений и размышлений, которые здесь, на лист, не попади, а были записаны где-то в другом месте или не записаны вовсе. Шкала леонардовских приемом велика. Одно из излюбленнейших его средств - афоризм. Он вмещает в себя все, что хочет Леонардо: теорию и практику, общее и частное:bdquo;Необходимость - наставница и пестунья природы ";bdquo;Жизнь нашу мы делаем смертью других ";bdquo;Печень - упразительница и распределительница жизненного питания человека; желчь - служанка и прислужница печени, которая все отбросы и излишние жидкости пищи, распределяемой печенью по членам, выметает и вычищает ";bdquo;Первая картина состояла из единственной линии, которая окружала тень человека, отброшенную солнцем на стену ";bdquo;Жалок тот ученик, который не превосходит учителя ", и т. д., и т. п. Менее всего можно считать эту афористичность признаком антинаучности леонардовского мышления. Наоборот, афористичность дает двуединству творческой природы Леонардо естественное выражение: в плане теоретическом это означает лаконизм мысли, сжатой до формулы; в плане художественном это означает лаконизм формы, отчеканенной до рельефа. Одно другому не мешает, одно другим обусловливается. Это не плюс и не минус, это - особое свойство, отражающееся на форме, но не отражающееся на качестве.
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" - драматургизм его литературной манеры. Внутренняя напряженность работы принимает у Леонардо часто вид монолога или диалога. Леонардовская проза богата вопросами, восклицаниями, повелительными наклонениями, всей живописной энергией обращений к кому-то к себе, к читателю, в сторону, по неведомому адресу. Леонардо неохотно пишет в первом лице:bdquo;Мне как-то пришлось видеть такое умножение воздуха... и как раз над Миланом я видел облако в форме величайшей горы... " (№ 781); столь же редко пишет он безлично и условно:bdquo;Если сделать сверлом отверстие в молодом дереве... то получится... " (№ 79). Он предпочитает обращаться даже к себе самому как к собеседнику:bdquo;Постарайся посмотреть Ветолона, что в библиотеке в Павии " (№6);bdquo;Спроси жену Боэджино Кривелли, как петух кормит и выводит цыплят курицы, будучи в нее влюблен " (№ 10);bdquo;Ты сделаешь с четырех сторон лестницы, ведущие к месту, созданному самой природой на скале... и пусть воды льются... а на западе пусть будет озеро с островками посредине, на котором пусть будет густая и тенистая роща " (№ 797);bdquo;Опиши пейзаж с ветром и с водою и с восходом и заходом солнца " (№ 758);bdquo;Ты, живописец, учись делать свои произведения так, чтобы они привлекали к себе своих зрителей " (№ 682);bdquo;О живописец-анатомист, берегись, чтобы слишком большое знание костей, и связок, и мускулов не было бы для тебя причиной стать деревянным живописцем " (№ 649). Этот ряд можно увеличить в любом направлении. Недаром, когда читаешь леонардовские записи подряд, одну за другой, то словно бы слышишь живую речь человека, размышляющего перед тобой вслух, преподающего советы, хвалящего, осуждающего, печалящегося, восторгающегося, описывающего, рассказывающего.
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение"„О, время, истребитель вещей, и старость завистливая, ты разрушаешь все вещи, и все вещи пожираешь мало-по-малу твердыми зубами годов и медленной смерти. Елена, смотрясь в зеркало и видя досадные морщины лица своего, жалуется и думает наедине, зачем дважды была похищена она? " (№ 77). Так, притча иногда заменяет собой теоретическое доказательство:bdquo;Когда в день рождения короля Матвея поэт поднес ему произведение, восхвалявшее тот день, когда король этот родился на благо мира, а живописец подарил ему портрет его возлюбленной, король сейчас же закрыл книгу поэта, повернулся к картине и остановил на ней свой взгляд с великим восхищением... ",- и на негодующий вопрос поэта следует монолог короля о преимуществах живописи над всем другим (№ 471). Нередко, наконец, Леонардо ставит своим писаниям прямые изобразительные задачи: так, например, он считает важным, в качестве подготовительного приема к работе над картиною, создавать точнейшие словесные программы будущих композиций; он советует живописцу:bdquo;опиши то-то ", и сам дает ряд таких описаний.
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" все видел, все знал, все мог. Его описанияbdquo;битвы ",bdquo;бури ",bdquo;потока " потрясающи.bdquo;... Делай победителей и побежденных бледными, с бровями, поднятыми в месте их схождения, а кожу над ними - испещренной горестными складками; на носу должно быть несколько морщин, которые дугою идут от ноздрей и кончаются в начале глаза... зубы раскрыты, как при крике со стенаниями, одна из рук пусть защищает преисполненные страхом глаза, поворачивая ладонь к врагу, другая опирается в землю, чтобы поддержать приподнятое туловище... сделай мертвецов, одних - наполовину прикрытыми пылью, других - землей... пыль, перемешиваясь с пролитой кровью, пусть превращается в грязь... " и т. д. Какой страшный, мучительный натурализм, равный по неистовству егоbdquo;Битве при Ангиари ", которую мы знаем по наброскам в кодексах и по копии Рубенса в Лувре! Вот кусок иного звучания, отрывок из описанияbdquo;Потопа ":bdquo;... Виден был темный туманный воздух, осаждаемый бегом различных ветров, окутанный непрерывным дождем и смешанный с градом; то туда, то сюда несли они бесчисленные ветви разодранных деревьев, смешанных с бесчисленными листьями. Вокруг видны были вековые стволы, вырванные с корнем и разодранные яростью ветров... " (787). Этот могучий ритм фраз, это тревожное движение образов мы встретим лишь спустя три века, у проторомантиков, у Бернардена де Сен-Пьера и Шатобриана, когда музыкальная стихия правды впервые воплощается в лирической прозе. Вот, наконец, третий вид литературы совсем другой настроенности - описание Кипра. Оно музыкально и меланхолично. Это одна из вершин словесного искусства Леонардо. Описание начинается светлой палитрой слов:bdquo;С южных берегов Киликии виден в полуденной стороне прекрасный остров Кипр, бывший царством богини Венеры, и многие, возбужденные его красотой, разбивали корабли свои и снасти среди скал, опоясанных головокружительными волнами, здесь красота нежных холмов приглашает странствующих корабельников отдохнуть среди цветущей зелени, в которой кружащиеся ветры наполняют остров и окрестное море сладкими ароматами ". Затем в это мажорное, мелодическое начало начинает вплетаться темная нить:bdquo;О, как много кораблей здесь было уже потоплено! О, как много судов разбилось о скалы! Здесь можно было бы видеть бесчисленные корабли, разные и полуприкрытые песком; у одного видна корма, у другого нос, у одного киль, у другого борт... " и т. д., и это нарастание сразу обрывается трагическим финалом:bdquo;Здесь северные ветры в отзвуках производят разнообразные и страшные звучания ".
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" Чтобы так сочинить самому или так переложить рассказ какого-нибудь путешественника, заезжего купца, надо быть мастером литературы.
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" писателя, одного из создателей итальянской прозы, которое дают ему исследователи, догадавшиеся уделить внимание этим проявлениям его гения.
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" встретить среди записей Леонардо чисто беллетристические опыты, художественные произведения, живущие самостоятельной жизнью. Их немного, но вполне достаточно, чтобы образовать специальный раздел в леонардовских писаниях. Они делятся на три группы. Две из них - явно внешнего назначения; третья же писалась, видимо, для себя, а если и бывала в общественном использовании, то изредка, и притом в качестве криптограммы, привлекавшей внимание только своей внешней занимательностью, внутренне же невскрытой и таившей смысл лишь для самого Леонардо. Первые две группы - этоbdquo;Предсказания " иbdquo;Фацетии "; третья группа -bdquo;Басни ".bdquo;Предсказания " являются игрой в загадки и разгадки. Нет сомнения, что у них было светское назначение и, может быть, даже только придворное. Леонардо придумывал сразу целый ворох таких e"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение" слушатель же должен был узнать и назвать вещь по имени. Словесное искусство Леонардо в том и состояло, чтобы, с одной стороны, как можно больше разъединить описание примет вещи от действительного ее облика, а с другой - не разорвать между ними связи. Он это делал виртуозно. Он работал как ювелир слова. Если не догадаться о назначении этих отрывков, их чтение создает впечатление каких-то грандиозных кошмаров. Пророческий тон, напор образов сразу потрясают слух и поднимают воображение так высоко, что распознать мелкую обыденность предмета почти невозможно. Надо было понатореть в этого рода игре, чтобы состязаться с Леонардо. Сохранились отрывки, которым сам Леонардо не дал разгадки. Они по сей день предоставляют желающим случай испробовать свои силы:bdquo;Видно будет, как кровь выходит из растерзанной плоти и струится по наружным частям людей ";bdquo;Видно будет, как львиная порода разрывает когтистыми лапами землю и в сделанные ямы хоронит себя вместе с другими зверями, ей подчиненными ". Пометки Леонардо к большинствуbdquo;пророчеств " говорят, что решения были простейшими:bdquo;О морские города! я вижу вас, ваших граждан, как женщин, так и мужчин, туго связанных крепкими узами по рукам и ногам людьми, которые не будут понимать ваших речей, и вы сможете облегчать ваши страдания и утрату свободы лишь в слезных жалобах, вздыхая и сетуя промеж самих себя, ибо тот, кто связал вас, вас не поймет, ни вы их не поймете, - разгадка этих грозных слов дана Леонардо в надписи:bdquo;О запеленутых младенцах ". Этот образец построения типичен. Остальные строятся так же:bdquo;Видно будет, как кости мертвецов в быстром движении вращают судьбу того, кто их движет ", - пометка Леонардо:bdquo;Игральные кости "; или:bdquo;Вернется время Ирода, ибо невинные младенцы будут отняты у своих кормилиц и умрут от великих ранений от рук жестоких людей ", - пометка Леонардо:bdquo;О козлятах ". Вполне вероятно, что и вторая группа записей имела такое же светское назначение. "Фацетий " Леонардо носят все признаки легкого жанра. В них нет ничего специфически леонардовского. Они лишены его индивидуальных черт. Они не обладают ни изощренной изобретательностью, мучительной и лукавой, которая составляет основуbdquo;Предсказаний ", ни моральным пафосом, наполняющимbdquo;Басни ". Они - тоже игра традиционная игра в анекдоты, в занимательное ПОвествование, в остроумие, в острословие, даже в сквернословие. Все это есть в "фацетиях ": ведро воды, вылитое неким живописцем на голову патера в отместку за окропление картин святой водой; лежебока, не желающий, хотя солнце взошло, вставать под предлогом, что у солнца путь большой, а у него короткий; патер, распаляющийся при виде женщины, и т. д., и т. п. Сам ли Леонардо был автором этих анекдотов, или же они представляют собой такие же куски чужих произведений, выписки из прочитанных книг, какими являются в кодексах стихотворные цитаты? Сольми вbdquo;Fo"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение"„Басен " несравненно больше. У них иная природа. Они не предназначены для легкого пользования. Это не светская игра и не занимательное времяпрепровождение. Трудно сказать, пускал ли Леонардо их в общественный оборот или оставлял только для себя. Возможно, что при случае он рассказывал их, то одну, то другую; но не в этом было их назначение. То, что он говорил в них, выражало его самые сокровенные мысли о жизни и судьбе. Если вообще его записи - дневник, то среди всей его художественной прозы одни лишьbdquo;Favole " можно назвать искусством интимным и личным. Это относится не столько к их форме, сколько к содержанию. По внешности они более или менее традиционны. Писательское мастерство Леонардо тут выразилось в том, что, идя следом за исконным строем басни, он сумел в свою очередь создать такие образцы, которые стоят на уровне самых совершенных произведений этого жанра. Его действующие лица - мир природы и зверья. Его концовки - правила житейского поведения и обобщения жизненной мудрости. Его построения - кратчайшее развитие темы по прямой.bdquo;Favole " Леонардо просятся в хрестоматии, в соседство с классической басенной литературой.
"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение"„Басни " собственным детищем Леонардо или они - переложение, переработка чужого материала. Они - леонардовские, собственные. Они специфичны как по обращению с темой, так и по выводам. Вbdquo;Баснях " наглядно проступает ни с чем несравнимая леонардовская наблюдательность естествоиспытателя-практика. Конечно, он хорошо знал литературу этого рода; он перелагаетbdquo;L´Acerba ", он конспектирует знаменитыйbdquo;Fior di Virtu " морально-естествоиспытательскнй компендиум наблюдений и рассуждений (De To"Цитирование текста взято с книги: века и Возрождение"„Favole ". To, о чем мы умозаключаем по биографическим данным, о чем косвенно говорят его картины и рисунки, -то вbdquo;Баснях " выражается открыто. Их мораль однообразна, постоянна, даже упряма. Если не сразу понимаешь, к чему клонит Леонардо по двум-трем первым вещам, то начинаешь настораживаться, когда читаешь пятую-шестую, и с полной ясностью видишь смысл писанин, во всей их обнаженности, когда доходишь до конца и оцениваешьbdquo;Favole " по совокупности. Это самый мрачный из басенных сборников мировой литературы. Пессимизм Леонардо здесь программен.bdquo;Favole " - леонардовский экклезиаст. Жизнь-зло, уничтожение, тьма. Ни к чему не стремись - тебя ударит судьба. Никому не делай добра - тебе отплатят злом. Если ты богат, прячь достатки, их отберут. Не радуйся - будешь плакать. Если избавишься от опасности - помни, тебя стережет другая. Не завидуй сильному - его пожрет более сильный, чем он. Басня за басней, строчка за строчкой, концовка за концовкой твердят об этой мудрости. Таковы же темыbdquo;Favole ", подряд, насквозь: - о ручье, нанесшем земли и камней в русло; - о воде, поделавшей подняться в небо; - об огоньке, оторвавшемся от пламени, - о камне, переменившем место; - о бритве, ушедшей от цырюльника; - о лилии, расположившейся на берегу, и т. д., и т. п. - до последней, незаконченной басни о зеркале, чванившемся тем, что в него глядится королева.
Леонардо подводит здесь итог жизни. Это его оценка своих метаний, опытов, попыток найти себе место среди людей и века. Вbdquo;Баснях " говорит чувство общественной беспризорности, социальной неустойчивости, схождения на нет личности, которая по своим безмерным силам могла все, не видела равных себе во всеобъемлемости дарований, но осуществила мало, почти ничего, ибо ее огромность и необъятность не были нужны никому, а нужны были только обыденная работа и обыденные дела. Вbdquo;Favole " скоплена горечь старчества и одиночества. Так это и было. Они писались, видимо, в конце миланских лет и в годы бродяжничества после падения Моро. Их сочинял тот Леонардо, который, крепко сжав тонкие, бескровные, стариковские губы, колюче глядит на нас прячущимся под нависшими бровями взглядом со знаменитого туринского автопортрета.