Соловьева Н. А. Национальная идентичность в эпоху романтического национализма (культурное и природное в дискурсе о человеке)
Национальная идентичность в эпоху романтического национализма (культурное и природное в дискурсе о человеке)
Тамбовский государственный университет им. Г. Р. Державина Региональный научно-методический центр "Русский дом Диккенса"
russiandickens. com/sience/publication. htm
Романтический национализм предполагает обращение к нации как самодостаточной, своеобразной и неповторимой в условиях угрозы, существовавшей одинаково для всех в период Великой французской революции и наполеоновских войн. Для Англии страх обращения к опыту уже давно прогремевшей, но компромиссно закончившейся революции еще оставался, для Германии саморефлексия обернулась обращением к опыту некогда могущественной Священной Римской империи: нация находилась в раздробленном состоянии и нуждалась в оживлении национальной идеи. Однако ощущение себя нацией наложило отпечаток на развитие романтизма - нация специализировалась на обобщении чужого опыта при удивительно концентрированном интересе к собственно немецкому. Вот почему немецкие философы писали о своей литературе, своей философии и эстетике. Франция в лице Жермены де Сталь, пожалуй, самой космополитически настроенной писательницы, при всем уважении и пиетете перед Англией и восторгом перед ее государственным устройством обратилась к опыту сближающихся в эпоху романтизма наций и написала трактат О Германии, где пыталась объяснить национальную специфику той и другой. Немецкий раздел был, по сути, чисто немецким, поскольку был инспирирован А-В. Шлегелем, бывшим гувернером ее детей. Обращение к опыту античного искусства тоже был в программе романтиков. Но, в отличие от классицистов, они не видели в нем раз и навсегда установленный образец для подражания, а полагали возможным полемизировать с ним в период утверждения ненормальной эстетики. Слово раскрепостилось, а раз так, то античные авторы были, с одной стороны, пройденным этапом, с другой стороны - романтизм объявил себя ниспровергателем авторитетов и реформатором поэзии и поэтического слова. Даже в хорошо знакомые архетипические образы Прометея были внесены существенные поправки (Шелли).
Национальная идентичность формировалась в условиях динамичного освоения исторического, социального, гуманистического опыта. Природа становилась вспомогательным материалом, природа человека выдвинулась на первый план.
Французский романтизм начал свое развитие с исповеди Рене, образа ставшего архетипичным при определении специфики национальной идентичности - тщеславие и гордость, избранность даже в количестве страданий. Слова Жермены де Сталь о том, что революция изменила натуру человека, одновременно спровоцировали и показ зыбкости страстей этого индивида, этой личности, неспособной к счастью, но стремящейся к неведомому и непостижимому. Герой Констана Адольф бежит от самого себя. Эти слова Байрона объединяют столь непохожих по характеру людей, пытающихся реализовать порыв к свободе, оболганной Наполеоном в свободе от цивилизации и общества себе подобных. Бегство к примитиву - к цивилизации дикарей - это наивное представление романтической странника о свободе вообще. Чуждое, в категориях привычного руссоистского идеала оборачивается фарсом - желанием жить простой жизнью ближе к природе, не вступая с ней в диалог, а лишь признавая ее молчаливое присутствие. Такой опыт для Рене становится трагическим неизбежным актом. Даже женитьба на туземке не приводит его в соответствие с теми новыми законами иной, примитивной и простой жизни, к которой казалось, он стремился. Даже его исповедь отцу Суэлю свидетельствует о том, что с прежней западной цивилизацией он расстаться не может. Она в нем, а не вне его, бежать от нее он не в состоянии.
Величественная природа Америки, Нового Света становится реальной оппозицией украшенной развалинами древнейших культуры европейской природе, окультуренной и освоенной человеком. И обе эти природы вступают в дискурс о человеке со смятенными и зыбкими страстями, вечно неудовлетворенном жизнью и собой. Немецкий романтический герой, в основном, обращен в прошло! Он музыкант или художник, гонимый силою своего воображения по странным дорогам Европы. Штернбальд и Генрих фон Офтердинген - оба одержимы цветком - голубым или полевым, неважно но, важно другое - что гегелевская свобода духа, умноженная на саморефлексию, заставляет их создать условный декоративный мир, в котором они сами выстраивают себе модель поведения, чувствования и мышления. Здесь тоже внутренняя исповедь - внутренние монологи, обращенные к себе при решении вопроса о динамике и статике. Внешнее передвижение как бы задерживается и расщепляется погружением в себя, приводит к открытию в себе потаенных способностей и возможностей. Внешний мир как бы дематериализуется - он превращается в виртуальную реальность, в которую, например, в Италию, можно попасть через Лейден. Сами цветы играют роль символов - они существуют как бы имманентно, независимо от самой природы. У Штернбальда они сорваны и засушены прекрасной незнакомкой и положены в альбом, у Генриха голубой цветок тоже существует в воображении, а не в природе. Это искусственное, культурное, а не природное, но оно определяет судьбу Генриха в его поисках истины и красоты. Этот символ поддерживает дух героя, его стремление к поэтическому творчеству и прекрасной любви,. красоте идеальной и остраненной от реальности, места, времени.
Русский байронический герой не причуда, не подражанье, это не просто москвич в гарольдовом плаще - это фигура укоренившаяся в русской действительности. Онегину нужно заниматься вполне конкретными земными делами и заботами, Печорину - служить. Кстати, именно это последнее обстоятельство составляет облик русского за границей. В тургеневском рассказе Вешние воды г-жа Розелли рассматривает дуэль Санина с г-ном Денгофом как проявление храбрости и благородства, но тут же добавляет, что он русский и значит военный. Кстати, говоря о бытовании национальной идентичности в чужом сознании хочется вспомнить Байрона, который в русских сценах Дон Жуана комментирует, что благосостояние русского дворянства зависит от количества душ крепостных. Русский байронический герой имеет внешне ничем не отличающийся от европейского облик разочарованного, меланхолического с бледным лицом и таинственным загадочным прошлым, которое проявляется в его остраненном поведении, что неизменно восхищает женщин. Русская хандра и английский сплин характеризуют национальные идентичности, столь различные и вместе с тем схожие в отношении к природе, обществу. Онегину не чуждо чувство обновления, которое он испытывает в деревне, прелестном уголке. Он даже порой срывает белянки черноокой младой и свежий поцелуй. В отличие от Рене и Генриха ему свойственно волнение и исцеляющее чувство новизны. Но он слишком хорошо знает природу людей - они все глядят в наполеоны, двуногих тварей миллионы для них оружие одно - им чувство дико и смешно. Странствия, путешествия, паломничество и, наконец, туризм - трансформация эта не случайна. Она направлена на определенные принципы коммуникации, цели и задачи путешествия. Она работает с индивидуальностью. Романтическая индивидуальность - это не универсальное существо, хотя оно имеет много общего и потому, казалось бы, не имеет характера, а только идею, доминирующую или подчиненную.
Благословляю вас леса, долины, горы, воды Благословляю я свободу и голубые небеса, И посох я благословляю, и эту бедную суму, И степь от краю и до краю, И солнца свет, и ночи тьму, И одинокую тропинку, по коей нищий я иду, И в поле каждую былинку, и в небе каждую звезду О, если б мог всю жизнь смешать я И душу вместе с вами слить, О, если бы мог в мои объятья Я вас, мои враги и братья И всю природу в мои объятья заключить.
А. К Толстой в виде монолога странника, нищего и одинокого, раскрывает его состояние души, что характерно для русской идентичности - всю жизнь смешать, всю душу слить с природой, а заодно заключить в свои объятья и врагов и друзей.
Слиянность с природой сродни английскому путнику, меланхолически и сентиментально вздыхающему о потерянной дикости и примитиве, о природе, над которой человек надругался, оставив себе лишь отдельные уголки, да и то больше в собственном саду и парке. Странствия осуществляются в поисках другой идентичности, т. к. извне своя собственная видится острее. Наблюдение не расширяет опыт Гарольда. Он должен пока лицезреть современное, совершающееся у него на глазах, но ему помогает автор, слившись в одно местоимение мы. Потом, видя неспособность своего героя перейти от наблюдения к саморефлексии и анализу, Байрон удаляет его из лиро-эпической поэмы, ибо возникает необходимость свидетельствовать о событиях, несколько отдаленных и ушедших в прошлое, а главное, имеющих исторические перспективы для всей Европы. Заметим движение от природы Португалии и Испании к цивилизации Греции, Италии. Гарольд не может сопоставить опыт прошлого с современностью. Он на фоне событий, но не внутри их. Отсюда замедленное чувствование как одна из характернейших особенностей английского национального характера. Культура и цивилизации, противопоставленные природе, вытесняют лирическое, вытесняют героя и оставляют наедине с этими проблемами самого поэта. У Штернбальда знакомство с городами и местами, по которым он передвигается, его вовсе не интересует. Он погружен в собственный мир, и сама динамика передвижения способствует прогрессу его мыслей о себе и искусстве. Движение лишь стимулирует его художническое видение и творческие возможности.
Русский странник, отторгнутый от родного очага, погружается, растворяется в природе, ощущая ее как творение Всевышнего, достойное поклонения и духовного просветления.
В стихотворении Странник (1830 г.) Ф. И. Тютчева прослеживается эволюция индивидуального сознания в процессе созерцания красот природы и ощущения полной свободы от всего вещного, материального.
Угоден Зевсу бедный странник, Над ним святой его покров. Домашних очагов изгнанник, Он гостем стал благих богов. Сей дивный мир, их рук созданье С разнообразием своим, Лежит развитый перед ним В утеху, пользу, назиданье. Через веси, грады и поля, Светлея, стелется дорога, - Ему отверста вся земля Он видит все и славит Бога.
Это странник религиозного толка, и он видит в природе предлог для беседы с Богом, беседы, которая не всегда возможна в условиях городской суеты и ежедневных забот. Русская идентичность особенно очевидна в мотиве странничества, которое отвечает широте натуры и ее обращенности к трансцендентному. Или другое произведение совсем другого характера - обращено к неведомой русской душе, которой нет покоя и удовлетворения:
Из края в край, из града в град Судьба, как вихрь, людей метет И рад ли ты, или и не рад Что нужно ей. Вперед, вперед
Герой покидает все и прошлую любовь.
Блаженство, все милое своей душе. Не время выкликать теней, И так уж этот мрачен час. Усопших образ тем страшней, Чем в жизни был милей для нас. Из края в край, из града в град Могучий вихрь людей метет, И рад ли ты, или не рад Не спросит он.. Вперед.. вперед
Неумолимость движения, потребность обновления и неоднозначного восприятия мира, универсума, гонят людей по всему свету через города и моря, но какие - они не обозначены. В отличие от русского стихотворения в байроновских строках о паломничестве Чайльда Гарольда запечатлены и прокомментированы все исторические места - Трафальгар, и Лепанто, Синтра и Сарагоса. Литература и культура, природы и стихии противостоят человеку как - искусственное и естественное - кто заставит героя радоваться жизни и мечтать об обновлении. О сухости его натуры, об исчерпанности эмоционального начала говорилось. В великолепной балладе Прости герой уже высказался за то, чтобы быть подальше от родных берегов и чужое, не свое, видимо, принесет ему исцеление от хандры или сплина. Природа в лиро-эпической поэме существует не просто как антитеза больному истощенному сознанию героя, неспособная вернуть ему интерес к жизни. Воспитанник цивилизованного общества, он не видит в ней духовного обновляющего потенциала. Русская ментальность в данном случае опирается на природное, естественное как неистощимый источник духовности:
Не то что мните вы, природа - Не слепок, не бездушный лик В ней есть душа, в ней есть свобода В ней есть любовь, в ней есть язык.
В послании к Муравьеву Тютчев противопоставляет мир древней цивилизации современности.
Где вы, о древние народы, Ваш мир был храмом всех богов, Вы книгу Матери-природы читали ясно, без очков Нет. Мы не древние народы Наш мир, о други, не таков. О раб ученой суеты И скованный своей наукой Напрасно, критик, гонишь ты Их златокрытые мечты. Поверь - сам опыт в том порукой - Чертог волшебный добрых фей И в сновиденье веселей, Чем наяву - томиться скукой В убогой хижине твоей...
Мотив странничества не обязателен для американской идентичности. Герои Ирвинга и По паразитируют на европейском романтизме, иногда иронизируя над ним, иногда пародируя его, иногда варьируя хорошо известные сюжеты, как о всаднике без головы или Женихе-призраке. Волшебный мир вписывается в материальный мир американской мечты довольно своеобразно. Большую часть, как правило, занимает мир материальный. Американский герой не рефлектирующий и не исповедующийся, он рассчитывает на свои силы, свои возможности и средства. Находчивость и смелость, необыкновенная жизнестойкость, предпринимательство даже в отстаивании красоты - неизбежные черты американской идентичности.
Герой Поместья Арингейм Э. По - поэт в самом широком и благородном значении этого слова, который понял, что самым полным удовлетворением этого поэтического чувства будет создание красоты материальной. В этом явно ощущается полемика с Гофманом, иенскими романтиками и вообще европейским романтизмом, которому был чужд всякий практицизм и материализм, забота об удовлетворении своих земных потребностей. Описание выбора места, где должен был быть выстроен волшебный сад, поистине по своей избыточности деталей напоминает Кубла хан Колриджа. В этих двух случаях экзотические предметы и лица Кубла хана и преобладание красивости у По выполняют одну и ту же функцию - они создают категорию otherness, которая помогает понять собственную идентичность со стороны. Само восхождение к этому Эдему описано как во сне или в видении - это скольжение, смена плавучих средств. Их невероятная изысканность, причудливые порождения прихотливой фантазии и огромных средств создают впечатление от игры воображения, вскормленного наркотическими средствами, аналогично колриджевскому Кубла хану. По убеждению героя новеллы По Эллисона, естественная красота никогда не сравнится с созданной. Зрителя охватывало впечатление пышности, теплоты, цвета, покоя, гармонии, мягкости, нежности, изящества, сладострастия и чудотворного, чрезвычайно заботливого ухода, внушающего мечтания о новой породе фей, трудолюбивых, наделенных вкусом, великолепных изысканных, но пока взор скользил кверху по многоцветному склону от резкой черты, отмечающей границу его с водою, до его неясно видной вершины, растворенной в складках свисающих облаков, то, право, трудно было не вообразить панарамический поток рубинов, сапфиров, опалов и золотых ониксов, беззвучно низвергающихся с небес. Однако нетрудно заметить и явную искусственность в нагромождении столь живописных образов, их повторяемость (серебристые ручейки, лиловые горы), наконец, сам вкус грешит эклектизмом и отсутствием изящества мысли, бедностью чувства. Воздымается полуготическое, полумавританское нагромождение, которое парит в воздухе, сверкает в багровых закатных лучах сотнею террас, минарет и шпилей и кажется призрачным творением сильфид, фей, джинов и гномов.
Америка все может, все сумеет, она позволяет себе смешение и нагромождение стилей, эпох и цивилизаций, существующих в одном месте, рае, осуществленном на земле не для человека, а для его воображения и удовлетворения собственной прихоти - бросить вызов природе, создав в тысячу раз более прекрасное творение, в которое однако попадает не всякий, а главное по лабиринтам и странно узким ущельям, созданным по прихоти памяти и больного воображения.
Движению в челне, ладье, корабле противостоит полная статики красивость изощренного рая, в котором нет места той духовности, о которой мечтает русский странник или рефлектирующий европейский паломник. Странничество несомненно связано с темой возвращения домой как некоему стабильному безопасному месту после увиденных катаклизмов и другого чужого опыта, который демократичному англичанину кажется воплощением того, чего нет в его собственной стране. Рене и Гарольд путешествуют по чужим культурам и цивилизациям. Герой По стремится эту цивилизацию присвоить только себе и сделать себе на этом паблисити. Разговор с египетской мумией Кубла хан - женские образы, символизирующие ориентальность, несвободу, чужое, другое, взгляд на которое рождает желание вернуться домой, отражают характерное для европейского романтизма противопоставление безграничного мира путешествий и странствий уютному родному дому, ограниченному пространству. В стихотворениях Вордсворта эта возвращение домой, к юности, к прошлому воссоздается в реальных образах-символах. Сонет о негритянке, отплывающей из Франции в Англию, в метафорическом ключе передает движение из несвободной Франции, находящейся под властью Наполеона, в родную Англию - страну демократии и порядка. Видимо, этот эпизод послужил зачином и для романа Фанни Берни, прекрасно передавшей черты национальной идентичности с помощью сетевых эпизодов, начиная с типично английской вежливости и замедленного чувствования в романе Wanderer.
Менялись культурные и литературные парадигмы - романтики дерзнули взглянуть на природу как на величественное создание Бога, превосходство которого они и не думали оспорить, но зато пробовали противопоставить искусственное и природное в борьбе за человека. Природа мобилизует естественные склонности человека воспринимать прекрасное и доброе, открывать в себе сочувствие и умение понимать других. Искусственное - от слова искусство - расширяло коммуникативное поле и позволяло нациям сближаться и смотреть друг на друга естественно. Отсюда формы коммуникативной связи - романтическое искусство, личные контакты, дружба, переписка, путешествия и визиты к друзьям - то, что составляет ядро гуманистического развития индивида, что делает его личностью, ибо без осознания своей причастности к коллективу, к общности индивид не может рассматриваться как нечто особое, непохожее и оригинальное. Путешествия, так необходимые для молодого человека эпохи романтизма, не просто означали знакомство с чужим опытом, другой идентичностью, примеркой и сравнением с ее собственной и постижение собственного извне, но и естественное расширение того самого коммуникативного пространства, которое влияло на эту чудесную трансформацию индивида. У Гарольда этого не получилось и Байрон наказал его, изгнав из поэмы. Прикосновение к чужому опыту, который не смог преодолеть узости собственной национальной идентичности, в Рене и Адольфе привело их к гибели нравственной и физической.
Как видно, романтический национализм не только определил существенные признаки национальной идентичности, что было естественно в эпоху развивающегося индивидуализма, но и наметил пути соприкосновения, сближения, актуализирующие историко-типологические связи и межкультурные коммуникации. Личностные отношения развивались на разные контактных уровнях, опирались на различные традиции и специфические типы государственности и общественное мнение. Духовное и материальное и их степень или масштаб соотнесенности с тремя типами реальности - вещной, материальной, метафизической и трансцендентной - обусловили проникновение в индивидуальное романтическое сознание обновленных эпохой архетипов и способствовали созданию новых. Воображение и категории ненормативной эстетики помогали этому процессу, но в дискурсе о человеке искусственное бросило серьезный вывоз природному; Романтики предлагают своим современникам особый стиль мышления, они хотят быть понятыми, для чего пишут различные манифесты, комментарии, автобиографии себя и собственных идей, они пытаются сделать читателя своим доверенным посредником между поэзией и реальным миром. Склонность романтиков к перевоплощению и превращению объясняется их желанием приблизить два мира друг к другу (Колридж, Уланд, Гофман). Самая большая мудрость романтиков, характеризующая романтическое сознание века девятнадцатого, состоит в их открытии того, что нет ничего более романтического, чем романтическое в самой реальной жизни, а сам вымысел не более, чем глава из Великой Книги Природы.